С приездом Константина Алексеевича, начались те чудеса, которым я был свидетелем, а иногда и соучастником. Отец Веры понравился мне сразу. Уже одно то, что он в течение всего вечера ни разу не затронул тему моих отношений с Верой, вызывало у меня чувство благодарности. У меня точно не было подходящих ответов. И уж тем более, я не смог бы раскрыть ему всей правды и как я вижу наши отношения с Верой в будущем.

Константин Алексеевич располагал к себе тем, что в его рассказах всегда присутствовала самоирония. Не с позиции самоуничижения, а с позиции осознанной самокритики. Он умел извлечь забавные выводы из своих ошибок. Ещё мне понравились их отношения с Верой. Константин Алексеевич никогда не обращался к дочери с высоты своего родительского авторитета. Скорее, дочь была для него авторитетом.

Со мной Константин Алексеевич говорил просто, без наигранности. В отличие от меня. У меня, в первых разговорах с ним, постоянно вылезали фразочки с претензией на великосветское воспитание. Иногда, аристократические ужимки выпирали у меня с перебором. Константин Алексеевич умело переводил такие моменты в шутку. Меня он попросил общаться на «ты» и называть его по имени. Это далось мне не сразу.

Первые дни, после приезда отца, в доме постоянно торчали какие-нибудь гости. Каждый день я натыкался на одного из тех, кого я видел на поминках Надежды Николаевны. Кроме полковника и его жены. Эта парочка приходила ежедневно, без прогулов. Всё это больше напоминало паломничество. Смахивало на деятельность какой-нибудь секты. А духовным гуру, конечно, являлся Константин Алексеевич. Это подтверждалось ещё и тем, что все посетители приходили с всевозможными дарами: пакетами, банками, коробками.

В один из дней в гости заглянул сосед-алкоголик. В квартиру он заходить категорически отказался и вызвал Константина Алексеевича в коридор для разговора. Я вышел в это время покурить и смог присутствовать при их разговоре.

Разговор мне показался странным. Дело в том, что по закону, из проживающих в квартире, только Вера имела право на новое жильё. Отец прописан не был. Им полагалась или комната в коммуналке, или, в лучшем случае, квартира в малосемейке. Сосед-алкоголик предлагал Константину Алексеевичу и Вере свою новую квартиру и уверял, что она ему совершенно не нужна.

Это уже точно походило на сектантство. Я пришёл в замешательство. Выпечку, соленья, варенья, сушёные грибы и прочие продукты, которые приносили в дом прилежные «сектанты», ещё можно было как-то объяснить, но квартира в дар — это всё-таки другой уровень, несопоставимый с консервированными продуктами, какими бы вкусными они не были. Было бы понятно, если бы Виталик предлагал квартиру в пьяном разговоре, но в этот раз он был совершенно трезвым, даже не с похмелья. Его предложение о квартире было обдуманным, он приводил какие-то свои доводы.

Отец слушал Виталика не перебивая. По его лицу я не мог понять, что он думает о предложении соседа. Выражению его взгляда можно было приписать, что угодно: и самодовольство, и смирение, и коварство, и простодушие, и властолюбие, и дружелюбие. Эта неопределённость заставила меня насторожиться. Душевное состояние и некоторые фразы Виталика напоминали поведение человека, который готовится к самоубийству. Я начал подозревать, что Виталик стал жертвой какого-то скрытого воздействия со стороны отца.

— Виталий! — вдруг заговорил Константин Алексеевич. — Ты же не за этим пришёл. Пошли, чайку попьём.

Константин Алексеевич положил руку на плечо Виталика, и тот сразу обмяк. Словно из него целиком извлекли позвоночник. Виталик беспомощно оглядывался в мою сторону. Возможно, он ждал от меня поддержки. И кажется, ему действительно грозила опасность. В этот момент, я подумал о кочерге из котельной. Неплохо было бы иметь её под рукой, на всякий случай.

Вынужденный разговор за столом шёл о пустяках. Когда Вера разлила чай, Константин Алексеевич рассказал нам, что путешествуя по тайге, научился пить чай прямо с костра. Он сделал пару глотков, можно сказать, — кипятка, — из чашки и резко обратился к Виталику:

— Виталик! Ты же знаешь, что я могу тебе помочь!

— Знаю, Алексеич. Видал твою работу, — на лице Виталика выступил пот. — Но я сам хочу, понимаешь. Сам.

Я не знал о чём они. И моя неосведомлённость привела меня, куда и должна была привести, — на мрачную конспирологическую сторону. Константин Алексеевич вмиг перевоплотился, для меня, из романтического пирата в хитроумного гения криминального мира. Уже одного того, что он, как и профессор Мориарти, занимался математикой, было для меня достаточным признаком. Я поразился, как моя неожиданная догадка расставила всё на свои места. Теперь я знал точно, почему Константин Алексеевич не хотел жить в Москве, он опасался преследования милиции. Его странные командировки без определённых сроков прекрасно укладывались в мою версию. Выходило, я в одну минуту раскусил всю его преступную схему: он планировал идеальные преступления, его подельники проворачивали дело и, на время расследования, он скрывался в глухих таёжных краях. И вот почему Вера так испугалась, что я уйду и оставлю её один на один с этим преступным комбинатором.

Я покрылся испариной. Теперь я был уверен, что разговор у отца и Виталика шёл о самоубийстве Виталика. Я ещё раз вспомнил о кочерге. Я посмотрел на Веру. Она выбирала с каким вареньем ей начать пить чай. Бедняжка. Возможно, она не догадывалась о тёмной стороне жизни своего отца. Какой будет для неё удар, когда мне придётся открыть ей глаза на двойную жизнь её отца.

Пока я мысленно накручивал себя на предстоящий поединок с серым кардиналом уголовного мира, разговор отца с его потенциальной жертвой каким-то образом переменился. Виталик уже не напоминал жертву; он выпрямил спину, улыбался и энергично поглощал варенье и выпечку. Я вслушался в их разговор.