Никаких психических заворотов от Веры я так не дождался. И сегодня я могу сказать, что благодарен Небесам, что так и не нашёл в ту пору повода прекратить с ней встречаться. Сейчас уверенно можно заявить, что без знакомства с Верой, моя жизнь была бы спокойнее, прозаичнее и даже безопасней. Но уж точно не такой интересной.

После праздников я, по совету Егорки, устроился в компанию, где работал он сам. Мы стали трудиться вместе на одном, из немногих появившихся в ту пору, частном коммерческом предприятии. А Штольц днём учился в институте, а после учёбы подрабатывал в конторе, директором которой был его отец. С Егором мы хотя бы виделись на работе, а Штольца я почти не видел. Мы уже не могли вместе проводить свой досуг. Встречаться с друзьями я теперь мог только, когда это было угодно Кате и Лене, и только в их присутствии. А это было похоже на свидание в следственном изоляторе: разговаривать можно только на нейтральные темы и существует перечень запрещённых предметов, с которыми нельзя приходить на свидание.

Я понимал, что наша жизнь становится по-настоящему взрослой, а не такой, какой мы её себе рисовали. Я видел вокруг, как мои ровесники поглощаются и перевариваются жизнью. Они безропотно следовали тем распорядкам и правилам, которые были установлены ещё до наших дней. Меня сильно раздражало, что к этому они призывали и меня. Бунтовать против этого я не собирался. Я был слишком ленив для этого, и мне было просто наплевать. Для меня всё всегда должно идти только по-моему. Я всю жизнь был убеждённым эгоистом. Используя лицемерие, присущее каждому эгоисту, мне всегда удавалось скрывать свою истинную сущность от широкой общественности. Для меня, важнее всего было не превратить свою жизнь в скучную. Благоустройство и место в общественной иерархии меня никогда не интересовали. Даже мои друзья считали это блажью. Егор считал, что это со временем пройдёт, а Штольц возмущался: «Зачем вычупиздывать? Всё уже придумано до нас».

Я не могу сказать, что мы отдалялись или становились чужими, но прежними мы уже точно не были. Мои друзья тоже понимали это, но относились к этому слишком спокойно, как мне казалось. Я старался избегать разговоров с ними на эту тему. Я стал чаще общаться с Верой, чем с ними.

Не подумай, ничего похожего на любовь к ней у меня даже рядом не пробегало. Мне было интересно с ней, или лучше сказать — занятно. Сначала, для общения с ней, я выбрал для себя роль воспитателя. Я вёл себя свысока и чуть снисходительно. Я втолковывал ей прописные истины о жизни в обществе, которых сам никогда не придерживался и не собирался придерживаться в будущем. Иногда я считал себя исследователем. Объектом моего исследования, как ты понимаешь, была Вера. Надо признать, я мог бы стать неплохим научным работником. Я подошёл к делу максимально объективно. То, что я открыл в Вере, меня приятно удивило. Я полагал, что изучаю лабораторную мышь, а оказалось, я наткнулся на более сложный организм. Может сложнее меня.

Вначале я ходил к Вере по выходным. Потом стал заходить через день, а с середины февраля перебрался к ней, как к себе домой. Мне нравился старый дом на Нариманова; в нём ощущались и величие, и усталость столетнего духа. Я приходил в восторг, когда натыкался на метки прошлого: кованные дверные засовы, кирпичи с клеймами заводчиков, медные шпингалеты и ручки дореволюционных времён на окнах. Под деревянной лестницей на второй этаж стоял большой сундук. В нём я нашёл связки журналов и газет тридцатых и пятидесятых годов. Да и сама лестница притягивала взгляд своей основательностью. Некоторые стойки и балясины рассохлись, но все прочно занимали своё место, предназначенное им век назад. Дубовые перила были отполированы руками жильцов нескольких поколений, а ступени лестницы, теми же жителями, были протоптаны дугой посредине.

Ещё я с удовольствием взял на себя роль кочегара. Отопительный котёл находился в полуподвале. Он был встроен в горнило старой печи. Я быстро разобрался с принципом работы котла и достиг максимальной производительности всего процесса. Я научился отапливать жилую часть дома, с вечера до утра, используя всего три-четыре полена и два ведра угля. Весь секрет был в том, чтобы правильно выложить последнюю порцию угля в топке: в определённой точке в форме пирамиды. Плюс отрегулировать поддувало и задвижку дымохода. Пирамида сохраняла свою форму до утра, но разваливалась от лёгкого прикосновения кочергой: она была выжжена изнутри. Шикарное зрелище.

В начале марта, через моих друзей, от Кати и Лены я получил предупреждение, что Восьмое марта Вера не отмечает. Этот день был для неё днём скорби. В этот день пять лет назад погибла её мать. Передав мне послание девчонок, Штольц не упустил возможности отметить это обстоятельство, как несомненный бонус: Вера никогда не будет требовать от меня ни дурацких подарков, ни романтических причуд в этот день. Я не стал упрекать Штольца в цинизме, я знал какой «романтический» сюрприз ждут, а лучше сказать — требуют, от моих друзей их подруги. Катя и Лена решили, что в этот день, наряду с подарками, которые никто не отменял, друзья должны торжественно объявить всему свету о помолвке. По мрачным физиономиям Егора и Штольца, я понял, что это уже неизбежно и участь их решена.

После разговора с друзьями, я отправился к Вере. Мне жутко не понравилось, что о её трагедии я узнал не от неё самой. Не могло же быть так, что она «просто забыла» сообщить мне это. Я увидел в этом признак того, что Вера не считает меня настолько близким человеком, чтобы делиться со мной сокровенным. Мне стало обидно, и я бы возмутился, если бы в этом не было моей вины. Я же сам всё время повторял ей, что в её жизни, я всего лишь временное явление. Как сон, как утренний туман. Я говорил ей об этом намёками, а иногда и прямым текстом. Но сейчас я был раздражён тем, что она с этим согласилась. Я вспомнил, сколько раз я бесцеремонно прерывал её, когда она пыталась начать разговор о своей семье или интересовалась моей. Тогда мне казалось, что это, своего рода, защита от посягательств на мою свободу. Она хотела, чтобы мир стал общим для нас. А мне был нужен мир, который будет только моим. Я решил объясниться с ней напрямую. А может я просто искал настоящей ссоры. Финальной, которую я ждал всегда.

На подходе к дому я заметил, как из арки Вериного дома выходит пожилая пара. Старушка держалась под руку со своим спутником. Двигались они не спеша. Когда я поравнялся с ними, они улыбнулись мне как знакомому. Я, конечно, понял, что это парочка бывших жителей этого дома и кивнул им. Они тоже ответили мне. Старик сухо, а его дама аристократично.

Я поднялся к Вере. Встретила она меня привычно приветливо, но я увидел по её глазам, что до моего появления она плакала. Это сразу сбило мой настрой на откровенный разговор. Я спросил о повстречавшихся мне старичках. Вера всё рассказала. Это был отставной полковник с женой. Они приходили, чтобы обсудить завтрашний день. Каждый год, седьмого марта, все соседи собирались вместе, чтобы помянуть Надежду Николаевну. Организацию поминок каждый год брали на себя отставной полковник с супругой.