Козырнув, он направился к выходу…

Выйдя из подвала, приказал Спивакову посадить задержанного на первый же поезд в Большеград, предупредил, что в следующий раз тот так легко за нарушение правил пограничного режима не отделается.

— Спасибо вам! — выпалил на прощание парень.

— На здоровье! — как всегда насмешливо ответил старший лейтенант. И тут же бросил Мореву: — Ну, поехали!

— Куда?

— На заставу!..

В маленькой столовой было всего четыре столика. Но больше и не надо: ели все в разное время, по мере того как возвращались из нарядов.

Проголодавшись в поездке, Морев влетел, когда ребята наворачивали уже второе. Он подошел к окошку раздаточной, взял полную тарелку рассольника и сел рядом с Глазковым, доедавшим свои макароны по-флотски. Ел тот неторопливо, даже с ленцой — видимо, приканчивал добавку. Письмо, которое Морев только что взял в дежурке, лежало в кармане брюк. Но он не торопился его вскрывать: все равно знал, что там накорябано. Да и не принято было читать письма во время еды — не дома.

На пороге выросла высокая и стройная фигура начальника заставы.

— Ну что, трудимся? — сказал он.

— Приходится, — подал голос Незаконченное Высшее.

— Да, сразу видно: работа по душе, не то что снег разгребать!

— Так ложка же чище берет! — заметил Игнатов.

— С тобой, Игнатов, у меня еще будет разговор!

— О чем, товарищ старший лейтенант?

— О том. Сам знаешь!

Незаконченное Высшее обеспокоенно посмотрел на Игнатова, который, потупив взор, продолжал ковырять вилкой макароны.

— Вот-вот! — заметив эту молчаливую игру взглядов, сказал начальник заставы.

— Товарищ старший лейтенант, пообедайте с нами! — вдруг пригласил Сухов.

«Хитрит Незаконченное Высшее, выручает приятеля!» — подумал Ревякин. Но в душе он не осуждал ни Игнатова, предупредившего соседний наряд о появлении начальства, ни Сухова за его теперешний ход конем. Нельзя ожидать от солдат взаимовыручки в бою, если каждый из них будет думать только о своей выгоде. Но короткое внушение Игнатову не помешает, пусть не думает, что все вокруг дурачки.

Однако на приглашение пообедать Ревякин ответил вежливо и серьезно:

— Спасибо, я дома поем.

— Дома, конечно, вкуснее, — изрек Синицын.

— Не знаю, не знаю, — несколько загадочно произнес старший лейтенант и отступил в коридор.

Морев ел клюквенный кисель и думал о своем. И вдруг его внимание привлек разговор за соседними столиками.

— Просто ума не приложу, что делать с этим чертовым псом! — сокрушенно вздохнул Сухов.

— Опять, что ли, задел сигнализацию? — спросил Игнатов.

— Ну, если бы раз или два, а то уже четвертый день гоняю Глазкова на место сработки!

— И все в одно время?

— Тютелька в тютельку! Хоть часы проверяй!

— А что это за пес? — поинтересовался Синицын.

— Да обыкновенная дворняга, — ответил Сухов. — Двули!

— Чего?

— Двули. Дворняжка уличная.

— А чего ей там надо?

— Вот это ты у нее сам спроси!

— У нее или у него? — полюбопытствовал Игнатов.

— Не заметил, — ответил Сухов.

— За три дня можно бы и заметить!

— Вам все смех.

— Больше не будем, — пообещал Игнатов и уже серьезно спросил: — Все на том же втором участке?

— Все там! Облюбовал себе местечко у самой системы!

— А старший лейтенант что говорит?

— Хмыкает. «Сами решайте! Еще не хватало, чтобы я за вашими тузиками гонялся!»

— Развивает у нас смекалку! — догадался Игнатов.

— Пристрелить ее, да и весь разговор! — вдруг сказал Синицын.

— Как пристрелить? — недоуменно переспросил Сухов.

— Дать короткую очередь…

— Ты это серьезно?

— А чего такого? Собака же, не человек!

— И ты бы мог?

— Ну чего привязался? — Синицын вспыхнул и вышел из-за стола. — Мог, не мог! А если бы это враг был? Ты бы тоже рассусоливал?

— Тебе не кажется, Синицын, что это сравнение хромает на обе ноги? — с убийственной вежливостью осведомился Сухов.

— Думаешь, раз из Ленинграда, то умнее всех?

— Думаю, но другое.

Синицын обернулся:

— Что другое?

— А вот этого я не скажу.

Синицын, сердито придержав взгляд на тонком лице Сухова, вышел из столовой.

— Морев! — обратился после паузы Игнатов. — Ты бы завез ее куда подальше.

— Ладно! — подумав, ответил тот.

— Что толку? — сказал Глазков. — Все одно вернется!