Догнал я его лишь у штабеля бревен.

— Товарищ майор! Можно вас на минутку!

Он повернул ко мне голову и возмущенно проговорил:

— Я же сказал вам «нет»! Вам что, этого недостаточно?

От неожиданности я оторопел: когда он мне сказал «нет»?

— Товарищ майор! — заикаясь от волнения, продолжал я. — Вы меня приняли за кого-то другого. Вы мне ничего такого не говорили!

— Отвяжитесь, лейтенант! — резко повысил голос комендант. — Или я прикажу удалить вас с переправы!

Неужели он до сих пор не узнал меня? Что делать? До разгрузки остались считанные минуты.

— Товарищ майор! — я едва не задохнулся от собственного крика. — Я же командир санитарного взвода!

Я увидел испуганные лица Орла, Дураченко и других санитаров…

Но комендант даже не обернулся на мой выкрик. Он быстро взбежал на причал, к которому вот-вот должен был пристать паром с ранеными.

Я решительно последовал за ним.

Вдруг он остановил на мне взгляд и сказал:

— Лейтенант, давайте быстрей выгружать раненых.

Произнес так, как будто между нами ничего не произошло. И глаза его выражали лишь озабоченность делами.

Я только собрался сказать, что десяти минут мало, как он окликнул командира парома и приказал ему немедленно готовиться в обратный путь.

Проходя мимо меня, он устало сообщил:

— Я уже третьи сутки не сплю. Голова как чужая…

Я заскользил за ним по неровным и мокрым бревнам причала.

Он спрыгнул на землю и зашагал к «тридцатьчетверке», которая, нетерпеливо урча, застыла на спуске.

Теперь я не отставал от него ни на шаг. Он молча выслушал меня, но ответил категорическим отказом:

— Нет, нет, больше десяти минут дать не могу. Мне до рассвета надо переправить еще один танковый батальон. Это двадцать один танк. Не считая прочих машин и стрелкового подразделения…

— Товарищ майор! — взмолился я. — Но ведь это раненые! От одного неосторожного и торопливого движения может погибнуть человек!

— Ничем помочь не могу.

— Неужели вы не понимаете, — с отчаянием воскликнул я, — что так можно убить всех тяжелораненых?

— Ну хорошо, — неожиданно согласился комендант. — Пятнадцать минут. Ни одной секунды задержки!

— Слушаюсь!

Пока я вместе с санитарами бежал к приставшему парому, исчезла короткая радость, вызванная уступкой коменданта. Я понимал, что пятнадцати минут так же мало, как и десяти. И в мозгу сверлила единственная мысль: только бы уложиться, только бы уложиться…

Нога Козулина на всем ходу угодила в узкую расщелину между бревнами причала, и, если бы не Орел, по чистой случайности находившийся рядом и успевший подхватить носилки, произошло бы большое несчастье — бойцу, тяжело раненому в голову и спину, ни за что бы не перенести нового ушиба.

Не помня себя от ярости, я подскочил к бывшему сапожнику и схватил его за ворот:

— Вы что, ослепли? Не видите, что под ногами делается? Чуть человека не убили!

— Отпустите!

Он вырывался и толкал меня головой. Я опомнился и отпустил его. Орел и Дураченко осторожно понесли носилки дальше, а Козулин остался вытаскивать ногу из своей деревянной западни.

Мы никак не управлялись в срок, установленный комендантом. Кончались последние, минуты, а раненых на пароме было еще восемь человек. Хорошо, что мотострелки помогли сойти легкораненым и тем, кто мог передвигаться с посторонней помощью. А то бы совсем зашились. Но и восемь тяжелораненых тоже немало. Каждого следует осмотреть, опросить, аккуратно положить на носилки и осторожно перенести на берег. А идти надо по мокрому настилу понтона, по неровным и скользким бревнам причала — можно сломать голову и себе, и раненому. Хотя я и набросился на Козулина, но в душе сознавал, что такое могло случиться с любым из нас.

Вернулись за очередным раненым Панько и Бут.

— Берите сперва его! — я склонился над лейтенантом с перебитыми ногами. Он находился в тяжелейшем состоянии.

— Осторожней! — предупредил я санитаров.

И оттого, что я крикнул им под руку, они вконец растерялись и не знали, как подступиться к раненому. Лишь топтались на месте и не решались дотронуться до него. Я крепко выругался и стал им помогать.

— Ну берите же! Бут — за туловище! Панько — за ноги! Раз, два — взяли!

Подняли, положили на носилки.

— Скорее! — напутствовал я однокашников. — Только не уроните!..

А по причалу навстречу Буту и Панько бежали с уже развернутыми носилками Орел и Дураченко. И в стороне скользил по бревнам, сильно прихрамывая, Козулин.

— Скоро, лейтенант, освободите паром? — долетел до меня с берега резкий голос коменданта.

— Товарищ майор, вы же видите…

— Даю вам три минуты! — жестко донеслось из темноты.

Три минуты… На каждого раненого выходит меньше, чем полминуты. Но что можно сделать за двадцать пять секунд?