— А теперь кого? — спросил, вытирая пот с лица, Орел.

— Вот его! — сказал я, придерживая за спину раненого, который очень тяжело дышал и сплевывал кровью. Это был старшина с тремя пулевыми ранениями в грудь. От обильной потери крови он то и дело терял сознание. Когда приходил в себя, вспоминал о каком-то Коле, оставшемся в овраге за немецкими окопами.

Санитары осторожно подняли его и опустили на носилки.

— Положите под голову вещмешок! — крикнул я им.

— Товарищ лейтенант!

Кто это? А, Козулин!

— А мне что делать?

— Помогите Панько и Буту!

Припадая на ушибленную ногу, Козулин побежал по причалу. Его опять понесло к расщелине. Не хватало, чтобы он во второй раз угодил между бревнами.

Но нет, проскочил мимо.

Осталась минута.

Я опустился на колени рядом с тяжелораненым сержантом. Он наступил на мину, и ему оторвало левую ногу. Туго затянутый жгут прекратил кровотечение, но, несмотря на это, бойцу становилось все хуже и хуже.

Если бы еще одни носилки!

Но вот показались Панько и Бут. Позади бежал Козулин.

Я с тоской подумал: будь у нас еще одни носилки, я бы на разгрузку бросил дополнительно Саенкова и Задонского — людей сильных и расторопных. А то один из них сейчас записывал раненых, а другой дневалил в пустой землянке. С писарскими обязанностями справился бы и Козулин. А без дневального в такой острый момент можно было бы вообще обойтись! Я встретил Панько и Бута упреком:

— Где вас черт носит?

Они молча выбросили вперед носилки. Ни слова в свое оправдание.

— Берите под мышки!

— Ну что, еще не выгрузили?

Я вздрогнул и весь сжался, хотя этого окрика со страхом ожидал с секунды на секунду. Что я мог ответить?

По причалу нервно застучали сапоги, и я этот стук расслышал, несмотря на нетерпеливое урчание танкового двигателя и непрекращавшуюся стрельбу на том берегу.

— Да быстрее, черт побери! — снова набросился я на санитаров.

Они с трудом оторвали от настила тяжелые носилки и заторопились к причалу.

Комендант прыгнул на паром.

— А вы чего стоите? Боитесь ручки натрудить? — заорал он на нас с Козулиным.

— Товарищ майор, что мы можем сделать, если у нас всего двое носилок?

— Что? На себе таскать!

В этот момент я увидел мчавшихся к парому Орла и Дураченко. А за ними из предутреннего тумана неожиданно вынырнули Саенков и Задонский. И тоже с носилками. Где они их взяли? Ах, да, наверно, сменили Бута и Панько…

Кого на носилках, кого на руках, мы за две минуты перенесли оставшихся раненых на берег и все, как один, переключились на погрузку их в машины.

Мы с Саенковым поднимались по пологому склону, как всегда преодолевая ожесточенное сопротивление глубокого и вязкого песка.

— Эй, мальчики! — услышали мы позади хрипловатый женский голос.

Но ни я, ни он не обернулся. Мне и в голову не пришло, что это могло относиться к нам: какие мы с ним мальчики?

Мы оглянулись только тогда, когда нас окликнули во второй раз.

Сверкая коленками, в гору бежала девушка в короткой шинели, в пилотке, которая почти затерялась в разлетавшихся светлых волосах.

Хотя уже спустя несколько секунд я видел, что это не Валюшка и не та другая, которая так таинственно и страшно исчезла нынешней ночью, сердце у меня еще долго не могло успокоиться.

И вот девушка — на расстоянии вытянутой руки. Она запыхалась. На ее лбу не то капельки пота, не то дождинки.

— Мальчики, вы не из санвзвода случайно?

— Ну! — ответил старшина, не сводя с ее раскрасневшегося лица своих усмешливо-нагловатых глаз.

— Да? Ой, как хорошо, что я вас нашла! — От смущения ее улыбка была разбросанной и неполной — все время обрывалась. — А то на вас выписали продукты, а мы не знаем, что с ними делать.

— По продаттестату, что ли? — с недоверием спросил старшина.

— А то как же еще? Вчера днем ваш капитан сдал нашему начпроду аттестат на пятнадцать человек.

— На пятнадцать? — обрадовался Саенков. — Ну, товарищ лейтенант, теперь живем!.. А вы кто такие? — обратился он к девушке.

— Мы зенитчики! Вон наши батареи! — показала она на ближайшие рощицы.

— Давайте, что ли, знакомиться? — предложил старшина.

— Зина, — сказала девушка и подала руку сперва ему, а потом мне. Ладошка ее была влажная и горячая.