Шрифт:
С чувством смутного беспокойства, вызванного всей неопределенностью и незавершенностью этого страшного дня, Крашенков вместе с другими возвращался из леса.
Похороны Мхитарьяна состоялись на следующий день, в маленьком, очень зеленом городке, находившемся от артсклада в пятнадцати километрах. На центральной площади, где у двух пирамидальных тополей была вырыта могила, собралось почти все взрослое население городка. После председателя горсовета, который призвал всех помочь властям быстрее покончить с фашистскими недобитками, выступили замполит капитан Шишов, сказавший добрые слова о погибшем, и учительница местной школы.
Обратно в часть вернулись только под вечер.
Крашенков спрыгнул с машины у санчасти и, отряхивая с одежды пыль, пошел в хату. Сейчас он мечтал об одном — помыться с дороги и завалиться в постель. Никаких проб, никаких больных! Пусть этим занимается Рябов!
Но старшины в хате не было. На столе лежала записка. Корявыми буквами, разбегающимися в разные стороны, было написано:
«Ушол минять перевязку старшому сержанту Бураку Идуарду а так же снять пробу гвардии старшина сан инструктор Рябов».
Ошибок, конечно, многовато для человека, окончившего шесть классов и курсы санинструкторов, но зато коротко и ясно.
Крашенков скинул гимнастерку, направился к умывальнику.
Вошла старуха. По ее лицу Крашенков увидел, что она хочет что-то сказать. И точно, помедлив, она спросила:
— Поховалы хлопчика?
Крашенков удивленно взглянул на нее — до того неожиданным было все это: и жалость, и сострадание, и больше всего — осуждение убийц, которое таило в себе слово «хлопчик». Вот тебе и неприязнь! Вот тебе и прислужница дьявола!
— Схоронили, бабушка, схоронили, — тихо ответил он.
— Господи, прыйми душу раба твого… — перекрестилась она и двинулась в свой угол. Но, не дойдя до него, обернулась, проговорила как-то неохотно: — Та жинка з хутора, Вероника, приходыла до вас…
Все-таки жинка, замужем! И зовут — Вероника…
— А то як же? — проворчала старуха.
Неужели он произнес ее имя вслух?
— А зачем, не сказала?
— Казала, що з матерью дуже погано.
— А больше ничего не передавала?
— Просыла зараз прыйти.
Что же делать? Опять топать через этот чертов лес? К тому же на ночь глядючи, после того, что случилось? Но не идти тоже нельзя: а вдруг больная умирает и там ждут его прихода? Так что хочешь не хочешь, пан лекарь, а шагать придется…
Крашенков быстро вымыл лицо и руки, натянул гимнастерку.
Конечно, он пойдет не как в тот раз, почти без оружия, с одним пистолетом…
Хлопнула дверь в прихожей. В комнату вошел Рябов. Посмотрел внимательно на Крашенкова, возившегося с автоматом, спросил:
— Вы куда опять?
— На хутор, к бабушке! — сердито ответил Крашенков, утапливая патроны.
Старшина обиделся: ни за что ни про что облаять человека! Но если лейтенант не хочет отвечать, пусть не отвечает. Он, Рябов, как-нибудь переживет это.
— Ты не знаешь, где лимонки?
Рябов сделал вид, что не слышит.
— Ты не видел, где лимонки? — повторил вопрос Крашенков.
— Под кроватью, — буркнул тот.
«Что это с ним?» — удивился Крашенков. Но выяснять, что и почему, не стал: не до этого!
Заглянул под кровать. Лимонки действительно были там — лежали прямо на полу.
Крашенков взял две гранаты и сунул их в санитарную сумку.
У порога напоследок сказал:
— Я пошел на хутор. Сколько там пробуду — не знаю. Все зависит от того, что с больной. Но если долго меня не будет, то тогда… ну, сам знаешь…
Рябов обернулся. Крашенкову показалось, что его лицо выражало растерянность.
Он вышел из санчасти и двинулся в сторону штаба.
Но не прошел и десяти метров, как позади раздался срывающийся голос:
— Товарищ лейтенант!
Закидывая за плечо автомат, его догонял Рябов.
— Ты куда?
— Я с вами!..
Крашенкова тронула готовность старшины разделить с ним опасность. Он даже на мгновенье представил себе, как хорошо было бы идти вдвоем. Но это невозможно: кто-то из них всегда должен быть в санчасти. Пришлось отправить Рябова обратно.
По пути Крашенков зашел в штаб, чтобы доложить о предстоящей отлучке.
Дежурил по части техник-лейтенант Пайко, тот самый, что обладал громовым голосом.