На чердак? Он вспомнил, что где-то здесь была лестница, которая вела наверх.

Но где она, где?

Вероника пыталась освободиться, идти сама. Но он ее не отпускал, ему казалось, что она может убежать.

Наконец он наткнулся на лестницу.

Она держала его за шею, и он ступенька за ступенькой поднимался с нею на чердак…

А там, увязая по колено в густом и душистом сене, он сделал еще несколько шагов. И это было последнее, что еще подчинялось рассудку…

Они лежали, утопая в мягком и душистом сене: он на спине, она на боку, положив голову ему на грудь. Время от времени она пропускала пальцы в ворот гимнастерки и гладила, гладила. Ее легкие пушистые волосы щекотали ему лицо…

— Як тебе звуть?

— Сергей… Сережа…

— Сергей… Сережа… — медленно повторила она.

— А тебя как звали, когда была маленькой?

— Вероничкой…

Он по ее голосу понял, что она смущенно улыбнулась: «Вот, мол, как смешно и хорошо звали меня».

— Вероничкой? Забавно.

— А ще звалы Васылем…

— Мужским именем?

— Ага. Колы малэнька була, не хотила дывчинкою буты. Всим казала: хлопчик я, Васылем звуть…

— Скажи, а как по-украински Сергей?

— Сергий.

— Отец Сергий…

Вероника тихонько хмыкнула…

— Ты чего смеешься? Так называется повесть Льва Толстого об одном монахе… Читала?

— Ни. Зараз мало читаю.

— Почему?

— Да так. Николы. Маты хворие. Тепер всэ хозяйство на мени…

— А дядя разве не помогает?

— Яка вид нього допомога? Сам як мала дытына…

— А муж где? — наконец спросил Крашенков.

— Хто його знае, — помедлив, ответила она.

— На войне, что ли?

— Був и на вийни…

— Пропал без вести?

— Може, й пропав…

— А дети у вас были?

— Ни. Ни дитей, ни внукив…

Кто он, ее муж, не оставивший ей после себя ни радости, ни надежд? Не тот ли хмырь на фотографии? Крашенков вспомнил его лицо. Какое-то не мужское, с мелкими кукольно-красивыми чертами.

Постой, постой, где же он еще видел это лицо? Притом совсем недавно, прямо на днях…

И память вынесла на поверхность вторую физиономию. Те же мелкие черты, та же дешевая, фатоватая, немужественная красота…

Оба лица мгновенно сблизились и соединились в одно.

От неожиданности Крашенков даже приподнялся:

— Послушай! Твой муж не летчик? Не капитан?

— Ни. Нэ льотчик.

— А кто он?

— Да так — людына.

Пренебрежительный тон, которым она говорила о муже, не остановил Крашенкова. Он продолжал допытываться:

— Но в какой части он служил? Кто был по званию?

— Да на що тоби здався мий чоловик? Я ж тебе про твою жинку нэ пытаю?

— А ты спытай, — улыбнулся Крашенков, опять ложась на спину.

Да, сходство поразительное. Но судит он все-таки по памяти, а это дело ненадежное: могло и показаться…

— Казав: можно спытаты, а сам мовчит…

— Что?

— Яка у тебя жинка?

— А-а!.. Уродина!.. Страшна, как черт. Добра, как ангел…

— Нэмае у тебя ниякой жинки. — Она снова положила голову ему на грудь. — Прыдумав ты всэ!

— Не все… Вот тебя не выдумал… И этот чердак не выдумал… И эту ночь не выдумал…

— Це вирши? — удивилась она.

— Конечно. Стихи одного неизвестного великого поэта…

Она с нежностью смотрела на него своими большими черными глазами, и он, отзываясь всем существом на этот взгляд, уже опять не в силах был ничего ни говорить, ни думать…

Этот сон Крашенков видит впервые… Он поднимается по широкой крутой лестнице с одного этажа на другой. Он знает, что она во многих местах прогнила и в любую секунду может под ним провалиться. Поэтому он идет осторожно, держась за перила, выверяя свой каждый шаг. Но самые опасные участки — не лестницы, а площадки. Там нет ни перил, ни ограждений. Как после бомбежки, зияют в полу отверстия, через которые видны нижние этажи. Он шагает по уцелевшим паркетинам, и они время от времени прогибаются под ним. Порой ему кажется, что одно неосторожное движение, и он загремит вниз…

Ему страшно. Но это страх не за жизнь, а лишь перед теми первыми неприятными ощущениями, которые вызовет падение. А за жизнь он не беспокоится. Он знает — и это уже из других снов, — что в любое мгновенье может взмыть вверх и лететь столько, сколько захочет. Это его главная тайна, которую он давно скрывает от всех. И все же он испытывает некоторое сомнение: ведь с тех пор, как он летал, прошло много времени, год или два, и он не до конца уверен, сохранился ли у него этот скрытый дар или нет…