…Маневры московской весны напоминают мне заход на посадку тяжелого, начиненного туристами авиалайнера. Время полета истекает, и давно зажглось табло "Пристегните ремни". Внизу, под крылом, уже различимы лиловые и оливковые квадраты — поля чужой страны. Но вместо того чтобы снижаться и сесть, машина по неведомым причинам снова лезет вверх. Никакой земли больше нет в помине. За иллюминаторами, как и три часа назад, только белый туман. Так проходит три минуты, пять, четверть часа, и, наконец, лайнер делает разворот. Сквозь клочья облаков на секунду, как отражение в наклоненном зеркале, появляется земля, но мы снова карабкаемся туда, куда не надо, — в небо. У пассажиров закладывает уши, их трясет в креслах, когда самолет выпускает шасси. И все-таки через пятнадцать минут они, еще в пальто и теплых ботинках, выйдут в незнакомый, теплый, сухой воздух и увидят пальмы за зданием аэропорта.

Так было и на этот раз. Сначала наступила весна: уверенная, легкая, быстрая. Официанты кофеен вытаскивали на тротуары столы и зонты для защиты от солнца. Девушки в блузках с короткими рукавами шли по улицам мне навстречу. Казалось, что так теперь будет всегда, но потом на город надвинулись пепельного цвета тучи, из них посыпались редкие, крупные, ручной работы снежинки. Затем наступила смутная и неясная пора, отряды пыли без толку мотались по голым улицам, где уже растаяли сугробы, но не появилась еще трава. Начались долгие дожди, иногда с применением снега. Каменный холод пришел им на смену. Город оцепенел, на асфальте замерли фиолетовые тени домов, облака, как по льду, скользили по мутному зеленому небу.

Но все-таки самолет наш приземлился. Окончательно наступило лето.

Однажды мне позвонил Эдуард Цыган и сказал, что есть повод для встречи.

— Сашка, ты знаешь, что я вложился в фармацевтику и мы привозим лекарства в Россию, — сказал он, сидя напротив меня за столиком в кафе. — Сейчас одна австрийская компания предлагает покупать у них кардиопрепараты — новое слово в медицине, без побочных действий, и прочая ботва. Австриец будет в Москве через пять дней, я хочу быстро поднять активность, уже назначены время и место для переговоров.

— Так вот, мне нужен обзор будущего рынка. Сколько людей по Москве и по регионам имеют проблемы с сердцем? Какие у них доходы? Они собираются тратить деньги на лекарства или будут так умирать? Объем записки не меньше 50 страниц, чтобы все было ясно до полной запредельности. Я обращаюсь к тебе, потому что у тебя, говорят, есть контакты — отыщи мне классного специалиста, если это вообще реально в такие жесткие сроки. У меня отведен бюджет — четыре штуки. Две можешь расписать тому, кто напишет доклад. Будет справедливо, если остальное возьмешь себе.

— Попытаюсь помочь, но ничего не обещаю, ты даешь мне слишком мало времени. Подожди три часа, и у меня будет ответ.

Тут же я понял, кому надо звонить. Николай Андреянович Сапожников, который теперь, за его почтенность и заслуги, был взят на должность главного редактора некой медицинской газеты. Мы с ним помянули светлой памяти Центр науки и культуры. Еще минуты две попечалились о том, как непросто все в жизни. Потом я попросил познакомить меня с лучшим специалистом из тех, кто в Академии медицинских наук занимается кардиологией. Н.А. дал мне телефон профессора Бориса Ильича Хрушина, и, решив, что кто-то у меня серьезно болен, наказал держать хвост пистолетом.

К этому Хрушину я поехал на Профсоюзную. Человек, открывший мне дверь, был невысок ростом, лыс, обладал черной с проседью бородой и огромными, глубоко запавшими, страшными глазами…Раскольники, лесные скиты, пожары — вот что сразу представилось мне. Ради моего визита он нарядился в рубашку, зеленый галстук и старый, добротный пиджак с рисунком, в точности напоминавшим "белый шум" на экране телевизора, когда окончены все программы. Мы с ним, впрочем, договорились. "Удачно, что вы позвонили мне именно сейчас. У меня есть черновик моего доклада в академии, там собраны все данные — и крайне интересная статистика". Затем он с усмешкой поинтересовался, собираются ли господа бизнесмены оплатить его услуги. Когда я назвал ему сумму, он удивился так сильно, что схватил себя за бороду, словно мужичок из сказки.

А доклад он сделал вполне качественный, и Цыган, посмотрев на цифры, сказал, что, похоже, речь может пойти о серьезном контракте. Несколько дней спустя у нас произошла еще одна встреча. "Моя компания зарабатывает очень много, — говорил мне Цыган, умеренно и обоснованно понтуясь. — В медицине я ничего не понимаю и честно тебе скажу: чем меньше буду понимать, тем лучше будут идти дела. Мне понравилось, как ты нашел того мужика. Соглашайся на две штуки в месяц знакомить меня с людьми, подгонять контакты. А в случаях, когда ты мониторишь сделку от начала до конца и она приводит к деньгам, я бы платил тебе десять процентов. Я знаю, что у тебя есть свои проекты, но заработки лишними не бывают".

Это оказалось не такой уж трудной работой: быть посредником между академическим, старым миром, миром моих родителей и родственников — и миром тех людей, которые наняли меня. Мое образование и здравый смысл пригодились Цыгану — несколько раз я спасал его, когда он с невежеством и азартом отечественного бизнесмена хотел впутаться в разные шарлатанские проекты. Он уважал меня и слушал. Работа на него занимала немного времени.

Но часто я думал, как мало зависит от самого человека, как много — от обстоятельств и той бессмысленной вещи, которая называется статусом. Обратись я тогда, той безнадежной осенью к Коростылеву за работой, я бы ее, скорее всего, получил. Быть может, меня — как не слишком эффективного менеджера среднего звена — точно так же подарили бы снисходительному и успешному Эдуарду Цыгану. Возможно, что занимался бы я, учитывая мой диплом, примерно тем же самым. Только за мой труд мне были бы снисходительно брошены совсем другие деньги. Но так получилось, что к этим людям я вошел с парадного, а не с черного хода.