«Берсерк», «Неарх», «Фемистокл», «Молот Тора», прочитал Марк, догадываясь, что не все экипажи для княжеской флотилии набирались из греков. Тут же стояли десятки драккаров из Дании и Норвегии, экипажи которых пришли сюда зимовать.

— Да что же тут происходит? — несказанно удивился Марк, но подумав, справедливо рассудил, что скоро все узнает.

Он ошибся. Тут никто ничего не знал. Все просто ждали весны.

В то же самое время. Селевкия Пиерийская (в настоящее время деревушка Чевлик. Турция).

Корабль высадил их в руинах древнего порта. Морские ворота Сирии, ключ к великой Антиохии превратились в развалины после чудовищного землетрясения 526 года. С тех пор город так и лежал грудой камней, а восстановить его у Империи уже не было ни денег, ни сил, ни охоты. Отсюда до Антиохии было всего пятнадцать миль, и Коста решил нанять повозку. Ходок из Сигурда был еще тот. Наконечник копья перебил кости в стопе, но лежать в постели дан отказывался наотрез и отправился в путь, как только из раны перестал течь гной. Сигурд не жаловался, но каждый раз, когда он наступал на ногу, по его лицу пробегала едва заметная гримаса боли, которую дан прятал за каким-нибудь затейливым ругательством.

— Монастырь, — сказал вскоре Коста, когда впереди показались зубчатые стены великого города. — Нам нужен монастырь. Ты сможешь притвориться христианином, Сигурд?

— Легко, — кивнул дан неровно обросшей башкой. — Я ведь два раза уже крестился. У меня и крест где-то был.

— Как это? — изумился Коста, для которого сказанное было просто немыслимым кощунством.

— Мне в первый раз за крещение красивый плащ подарили, а во второй напоили так, что я ходить не мог! — похвастался Сигурд и даже глаза прищурил, улыбаясь приятным воспоминаниям. — А это, я тебе скажу, встало тем монахам весьма недешево. Я ведь им посоветовал еще и Хакона заодно крестить. Гы-гы-гы! Так что я Христа почитаю, ты не сомневайся.

— Ну, тогда ладно, — недоуменно посмотрел на него Коста. Он был слегка шокирован услышанным, если не сказать больше. Коста верил совершенно искренне, и лишь концепция справедливости приняла у него слегка гипертрофированный характер. Но, с другой стороны, а что в этом плохого? Разве не об истинной справедливости говорил Иисус в Нагорной проповеди?

— Я найду странноприимный дом, — сказал он Сигурду, — там поживем немного, а я поищу куропалата Феодора и нашего доместика. Думаю, они должны быть где-то рядом.

Крошечная келья, которую монахи отдали под ночлег путникам, оказалась так мала, что Коста, который лелеял надежду выспаться с дороги, расстался со своей мечтой сразу же. Стены монастыря содрогались от богатырского храпа императорского гвардейца, а потому парень спал какими-то урывками, просыпаясь вновь и вновь, как только Сигурд испускал особенно удачную руладу. Говорят, что прервать храп можно, если повернуть спящего на другой бок, но не тут-то было. Коста попробовал и, устыдившись своего слабосилия, вышел на улицу, чтобы вдохнуть прохладный рассветный воздух.

А ведь тут необыкновенно красиво, — отстраненно подумал он, разглядывая уютную долину, чуть прикрытую дымкой утреннего тумана. — Лучше места для жизни и не придумать. Если бы эту землю не трясло все время, и сюда не лез враг каждые полсотни лет, просто живи и радуйся. И впрямь, плодородная низина, где протекала река Оронт, была окружена горами со всех сторон. От того-то здесь не было привычных сирийских суховеев, принесенных из аравийской пустыни. Напротив, климат тут был мягким и умеренным, а изобилие воды превращало долину в поистине райское местечко, сплошь покрытое садами. Здесь прекрасно росло зерно, а потому Антиохия оспаривала у Дамаска звание житницы Востока. Урожаи тут были просто необыкновенные. «Царская дорога»(3), Дорога пряностей', «Дорога благовоний», все они сходились тут, принося сюда вместе с многочисленными караванами неслыханное процветание. От римских времен, когда в Антиохии жило полмиллиона человек, сейчас осталась едва ли десятая часть. Но даже этот ничтожный огрызок, изуродованный войнами и не раз стертый с лица земли движением горной тверди, был куда больше, чем словенский Новгород и Братислава. Они теперь казались Косте просто крошечными по сравнению с бывшей столицей Селевка Никатора, полководца великого Александра.

Солнце выглянуло из-за гор, и Коста вернулся назад, зябко поводя плечами. Чай, не лето, и ветерок был уже довольно холодным, воровски забираясь под сукно плаща. Надо будить Сигурда. Они должны отстоять утреннюю службу, иначе богобоязненные монастырские братья погонят их со двора взашей.

Следующие три дня Коста провел там, где обычно собирал новости и сплетни, то есть в харчевне, что стояла неподалеку от резиденции государя. Он не спешил задавать свои вопросы. Он привык сначала выслушать то, что говорят люди, и таким образом вызнать побольше. Ведь сказанное не вовремя куда чаще приводит к большой беде, чем благоразумное молчание. Он приходил в харчевню в полдень, а уходил оттуда почти перед самым закатом, забирая с собой целый куль еды и пару кувшинов вина. У Сигурда, над которым смилостивилась, наконец, изнуряющая лихорадка, проснулся просто волчий аппетит, к вящей радости содержателя харчевни. Скудная кормежка в странноприимном доме насытить такую тушу не могла совершенно. Тем более, когда широкая кость воина вновь стала обрастать пластами могучих мышц, истаявших за время болезни. Вот потому-то каждый вечер Коста волок в келью то бараний задок, то два-три больших пирога, то целого гуся. Он сидел, привалившись к стене, и с улыбкой наблюдал, как могучий дан крушит крепкими желтоватыми зубами хрупкие птичьи косточки или высасывает костный мозг, расправившись с запеченной бараниной. Утробное урчание, издаваемое Сигурдом, отпугивало даже бродячих собак, которые сбегались, чтобы сожрать то немногое, что оставалось после императорского варанга. Два кувшина вина, которые водопадом проливались в бездонную глотку дана, окончательно примиряли того с окружающей действительностью и приводили к тому, что он извлекал из себя очередной образчик северной поэзии, который приносил Косте просто немыслимые страдания. Он терпеть не мог стихи, тем более такие ужасные. Так проходил очередной вечер, который плавно перетекал в ночь, наполненную храпом, ревом и свистом, издаваемым стремительно идущим на поправку Сигурдом Ужасом Авар.

На четвертый день Косте повезло. Точнее, не совсем повезло. Он, наконец, нашел правильного собеседника, которым оказался дворцовый стражник, и напоил его до полусмерти, притворившись, что хочет попасть на прием к куропалату Феодору по торговым делам. Тогда-то он и узнал всю ошеломляющую правду. В тот вечер, оказавшийся для них последним в великой Антиохии, Коста унес с собой двойной запас еды.

— Завтра уходим, — бросил он, входя в келью. — Я купил место в караване, который идет на север. Стефана увезли в Константинополь.