— Да, — согласился он. — Поприщ много, и лицензиат креативничать просто обязан и быть всегда в форме.

— Вы совершенно правы, — поддержал эту мысль «философ». Творить добро среди искусств — это великая миссия.

Не прерывая размеренную беседу, они добрались до двери в конце коридора.

— Прошу, — «философ» жестом пригласил его войти.

Малюсенький кабинет Сократа напоминал склад документов, который, как могло показаться, находился в процессе постоянного переезда. Как Сократ ориентировался в этих разрозненных пачках бумаг, понять постороннему человеку было сложно.

«Философ» протиснулся к столу, на котором бумажный хаос вызывал одновременно и удивление, и недоумение, — только в самом центре оставался маленький свободный островок, не заваленный стопками бумаг вперемешку с картонными папками.

Сократ предложил ему старый, потертый стул у края стола.

— Вот говорят, что лицензионная работа полна формализма, — начал свою лекцию «философ». — А мы отвечаем вам: «Нет, вы глубоко заблуждаетесь»! Вот вы, например, напишите под вдохновение, — и «философ» с выражением прочел: «Как дышится мне рано поутру». — А имеете ли вы право такую мысль фиксировать?

— Без лицензии не имею, — быстренько отреагировал посетитель.

— Вот именно, — подтвердил «философ». — Нам важно разобраться, понять, так сказать, тенденции уменьшения или прекращения процесса.

— Процесса чего? — машинально спросил он, постоянно соображая, как бы этого Сократа направить на нужную для себя тему.

— Конечно, процесса творчества, — уверенно ответил «философ». Он на секунду задумался, что позволило посетителю задать нужный ему вопрос:

— А если лицензия не кончилась, можно ли фиксировать мысль?

— Банальный вопрос! Несомненно, можно.

Посетитель решил «добить» Сократа и снова спросил:

— А если старую форму лицензии решили заменить на новую, то старая будет действовать до конца срока?

Сократ насупился.

— Ах, вот вы о чём! Уже литераторам известно, — он недоверчиво взглянул на посетителя и спросил: — Вас только это интересует?

— Нет, что вы! И рецессия, и стагнация тоже, — испугался посетитель.

— Да, — как-то грустно продолжил Сократ. — Серьезные проблемы вряд ли вам будут интересны.

— Нет, уверяю вас, ради серьезных проблем я здесь и нахожусь, — спохватился он, чувствуя, что «философ» теряет к нему интерес.

— Да-да. Все так говорят в самом начале, — «философ» окончательно загрустил. — А потом… — он встал, обернулся к окну и тоскливо добавил: — А потом выясняется: им нужна только бумажка, а мысль, вдохновение, творческий полёт? Куда прикажите девать это?

Наступило неловкое молчание. «Философ» в задумчивости наблюдал, как за окном раскачиваются голые ветки деревьев. Порывы ветра то усиливались, то утихали. Синее прозрачное небо, как будто вымытое осенними дождями, сияло на солнце.

— А вы не бойтесь, — не оборачиваясь произнес Сократ. — Всё, что выдано, отобрано быть не может. Ваша старая лицензия будет действовать до срока ее окончания.

«Философ» не отрываясь смотрел куда-то, а посетитель не знал, как поступить: то ли попрощаться и уйти, то ли поблагодарить и ждать дальнейших событий? Всё выходило как-то невежливо, и он продолжал сидеть на обшарпанном стуле.

Сократ, похоже, почувствовал его неловкость и прочитал несколько строк:

«Как дышится вам рано поутру?

Вы новый день встречаете с испугом

И ждете встречи с закадычным другом,

А прочих вам встречать не по нутру…»

— Прощайте, — не оборачиваясь, произнес «философ».

Посетитель тихо встал, пробрался к двери и, сказав «спасибо», вышел в длинный коридор.

* * *

А там он собрался в дозор на правый фланг. Предстояло пройти на лыжах около двадцати километров вдоль берега реки. Ему этот поход не казался трудным. На лыжах он бегал сносно, даже имел юношеский разряд. Бегал на соревнованиях и пять, и десять километров, так что пройти без спешки двадцать, да еще имея возможность самому себе задавать темп, ему казалось не ахти какой сложной задачей.

К середине декабря снег в этих краях устанавливался основательно. Ветер наметал сугробы в тихих местах и слизывал снег на полях. Морозец от десяти до двадцати с лишним был еще не столь жесток, как в январе, и низкая влажность не давала воспринимать его как болезненную кусачку.

Они вышли на рассвете. Утренняя заря только-только занялась. Старший наряда — из «дедов» — шел впереди, а он первые десять километров практически не отставал и держался за старшим на расстоянии не более пятидесяти метров. Лыжню от предыдущего, вчерашнего наряда еще не замело. Идти было приятно.