Малой с Ёрой сидят скромно так. Тюрю кушают, молоком запивают. Помалкивают.

— А потом князь и спрашивает, что, мол, ребятки, за подвиг свой желаете? Просите, отблагодарю, в долгу не останусь. Те помялись сначала, мол, ничего не надо. Князь даже поднахмурился, что же, мол, за жизнь разлюбезного сыночка я казну пожалею, по-вашему? Вот Ёра и говорит, что желал бы своей матери подарить корову-ведёрницу.

Мамылыха всхлипнула. Попыталась сдержать слёзы, да где их удержишь? Заревела в голос.

Все прослезились. Лишь виновники торжества посопели носами, потом продолжили тюрю есть, молоком запивать.

— Князь и отвечает: «Будет твоей матери корова-ведёрница. Самую лучшую прикажу отыскать. Ну, а ты чего попросишь?», спрашивает князь у нашего.

Тут все с живым интересом обернулись к Малому. Ивар сделал паузу, подогревая любопытство.

— Тож корову попросил? — подала голос баушка со своего угла.

— Нет. Говорит наш князю: «Тогда надоумьте нас, как сделать в горнице у девок красные окна. А то батька уже себе голову всю сломал, никак не выходит. Одно, вроде, получилось, а надо три».

Все прыснули со смеху.

— А князь? — удивилась такому желанию Домна.

— Князь пообещал мастера прислать вместе со всем материалом, какой полагается. И на дорожку дал два кошеля с деньками.

Ивар вытащил и-за пазухи одинаковые мешочки, потряс ими, побренчал, один передал Мамалыхе.

— Батюшки, — испугалась она. — Да зачем они нам?

— Спрячь куда-нибудь, — посоветовал Ивар. — Потом, может, пригодятся.

— Во дают, — Тиша с нескрываемым восхищением смотрела на ребят. Подумать только! Самому князю угодили. У разбойников дитя украли! Ещё и денег раздобыли.

— А как же вы княжича маленького вызволили? — спросила Домна.

И в наступившей тишине ребята очень коротко, пропуская детали, с явной неохотой, рассказали о своё подвиге. И про молоко, украденное из своего же погреба, Малой не забыл добавить. И никто не обратил внимание на странное поведение баушки во время этого повествования. Она ёрзала на лавке, то открывая, то закрывая рот, хваталась руками за грудь, временами подпрыгивая от волнения. Нет, потом уже обратили внимание, но подумали, что она так переживала за ребят. Или за молоко. Но никому в голову не пришло, что за домового.

Рано поутру, когда малые ребятишки ещё спали, петухи вовсю кричали, а хозяйки переделали кучу дел, Лябзя гнала корову на пастбище. Вместе с другими сельчанами.

— Что такое? — тревожно переговаривался народ. — Ай, Яшма проспал? Или что с ним случилось?

Не дождались сегодня коровушки своего пастуха.

Пригнали на поле — нет Яшмы на том месте, где он всегда был. Кто-то из самых расторопных уже сбегал к нему домой — там тоже нет его.

Стали решать, кого оставить со стадом.

— Давайте, хочь мы с дедом Вихором, — задребезжал голос старого Кочерыжки.

Ладно, общество согласилось, обещало прислать ребятишек, какие пошустрей, на помощь.

— Гляньте-кось, — вдруг раздался Крыпочкин изумлённый голос.

Все обернулись на говорившую, проследили за её взглядом, и разговоры разом смолкли. Из леса на опушку выезжал всадник.

— Двое… Кабутто, парень и девка…

У баб уже и языки зачесались. Во, молодые пошли, ни стыда, ни совести, среди бела дня, да при всём честном народе…

— Еремей! — ахнул самый глазастый. — И Василиса? Глянете-кось, кабутто, Василиса.

Стали озираться, а где Видборичи? Нет их. Проспали, что ли?

— Вчерась ихний Малой только от князя вернулся с Мамалыхиным сыном. Полны карманы золота привезли. Княжеского сынка, говорят, с того света вытащили. А теперь другая радость пожаловала.

Когда подъехали Еремей с Василисой, народ молча расступился, пропуская их в круг. Еремей остановил Орлика.

— Здравы будьте, добры люди, — весело поздоровался Еремей. Василиса улыбнулась.

— И вам здоровьица, — раздались нестройные пожелания.

— Вернулись, стало быть? — опять не остался в стороне Кочерыжка.

— Вернулись, — согласился Еремей.

— Ну, милости просим.

Еремей тронул коня.

Лябзя задумчиво смотрела вслед… Долго… Какая-то неясная картинка складывалась в голове.

Еремей, словно почувствовал это, обернулся:

— Тётка Лябзя, — крикнул он.

Лябзя, опомнилась, кивнула:

— Что?

— Благодарствуй за те слова, которыми ты меня тогда, в городе, надоумила.