Но Василий слышал, куда он ушёл, и, выждав какое-то время, направился следом.

— Ну вот подумай, — сказал он занудным голосом, чувствуя, что ему самому от себя уже тошно. — Наладим поставки, приведём Перловку в нормальный вид, сделаю вам рекламу, прогрею аудиторию, привлеку лидов, а потом наконец отправлюсь домой. Я здесь никому не нужен. Мне, думаешь, очень хочется торчать в этой дыре?

— Да чё пристал? — глухо донёсся голос Добряка из дощатого домика. — Нешто и в таком месте одному не побыть? Отзынь, парень!

— Деревом когда займёшься? — продолжил напирать Василий.

— А доволочёт его кто — може, ты, а? — рассердился Добряк. — Ни лошадёнки у нас, ничего. Вона, Тишке скажи, пущай змея свово в телегу запрягает! Да ступай восвояси, злыдень, а то от вереска твово ажно нутро прихватило...

Василий был готов говорить с кем угодно, но змей-то был Марьяшин. С кем угодно, но не с ней. С ней он не разговаривал.

Он вернулся в дом, набрал полную корзину еды, мстительно подумав, что Добряку не мешает поголодать, раз у него нутро, и пошёл ночевать в своё жильё с дырой в крыше. Пусть там хоть кто придёт, хоть чёрт лысый, Василий решил, что сам его задушит.

Проходя мимо дома старосты, он слышал, как Волк тявкает внутри, как будто выпрашивает еду. В первый день его не хотели видеть в доме, а сейчас, ты смотри, не гонят. Это вот Василия погнали.

Он шёл, растравляя обиду, но всё же надеялся найти на столе пирог. Не нашёл.

Василий немного посидел на лавке с мрачным видом, бросая шешкам за порог кусочки сыра, но скоро шешки наелись и ушли, оставив его в одиночестве. Тогда он закрыл дверь, повозился с кремнём и кресалом, нечаянно поджёг солому на полу, потушил её, разжёг лучину и лёг на постель.

Через дыру в крыше тут же налетели всякие мошки, закружились у огня, отбрасывая тени по стенам. Василий сперва терпел, не хотел оставаться без света, но наглые мошки полезли в лицо, и лучину всё-таки пришлось задуть.

Скоро глаза привыкли и оказалось, что ночь удивительно светлая. Из темноты проступили балки с подвязанными к ним пучками трав, стала видна единственная длинная полка, почти совсем пустая. Засветились щели в ставнях и над дверью. Василий зевал, чувствуя, как подступает дремота, и слушал, как неподалёку сонно возятся гуси — один загоготал коротко и смолк, — и ветер шумит, раскачивая ветви, и листья шепчут...

Одинокая ветка клонится, клонится, отбрасывая тень, заглядывает в дыру на крыше, и тень ползёт, ползёт по стене...

Василий дёрнулся, распахнул глаза. Тень жила сама по себе, ползла змеёй, тянула к нему длинные костлявые пальцы. Он выхватил нож — нарочно держал рядом, — выставил перед собой и спросил:

— Ты ещё кто? А ну, признавайся, что тебе нужно!

Тень скользнула на пол, встала на ноги, шагнула ближе — не понять, боится ножа или просто играет с добычей, не спешит нападать. Прошелестела:

— Отступис-сь...

— Да, и почему это я должен отступаться? У тебя вообще какие проблемы?

— Лихо накличешь, а сдюжишь ли? — прошипела тень, схватила за плечо когтистыми пальцами, неожиданно плотными, сильными. — Не сдюжишь, слабый, сла-абый, на других беду навлечёшь...

Тут дверь заскрежетала — в неё, перекошенную, кто-то ломился. Створка поддалась, и в дом влетела Марьяша.

— Сгинь, рассыпься! — воскликнула она и, бросившись к тени, ударила её палкой — раз, другой.

Тень зашипела, развернулась уже к ней и отшвырнула к стене одним ударом. Василий вскочил, ткнул ножом — нож прошёл сквозь чёрное тело, как сквозь туман, но тень выгнулась, будто от боли, и закричала страшно, как не кричат живые.

— Вали отсюда! — заорал Василий, опять взмахивая ножом. — Вали, дрянь! Я тебе покажу лихо...

Тень завыла и, метнувшись к стене, уползла по ней тараканом, чёрная, длиннорукая, длинноногая, скользнула в дыру.

— Только ещё сунься! — прокричал ей вслед Василий. — Только сунься! Без тебя решу, что мне делать!

Марьяша ещё сидела на полу, и он поспешно опустился рядом, спросил испуганно:

— Ты в порядке? Эй!.. Ты вообще чего сюда пришла?

Она молчала, только смотрела круглыми глазами, и он, испугавшись уже всерьёз, отбросил нож и затряс её, принялся ощупывать:

— Скажи хоть что-то! Оно тебя задело? Где болит? Да скажи ты хоть слово, блин!..

Тут слова наконец посыпались из неё, как будто он тряс, да и натряс целую кучу.

— Ох, лишенько... Я ж думала, пруток осиновый... Затаилась, ждала, думала, отжену его... Я ж тебе зла не хотела, Васенька, не нарочно я окно открывала! Так уж провинилась... Думала, подкараулю да осиновым прутком, иная нечисть осины боится, а этот осердился токмо... Пастень то был, я прежде его у нас и не видывала...