– Значит, вы ничего не знаете?

– О чем?

– Проклятье! Паранойя секретности в правительстве заходит слишком далеко! Он вам второй отец, вы для него как сын! Вы смогли сохранить в тайне тысячи операций, и они вам ничего не говорят!

– Что «не говорят»?

– Антон болен. Мне печально, что вы услыхали это только от меня, Майкл.

– Насколько серьезно болен?

– Слухи разные. Очень серьезно или даже смертельно. Очевидно, он сам не знает об этом, но, как обычно, думает о себе в последнюю очередь. Когда до госдепа дошло, что я узнал об этом, Антон прислал мне личную записку, требуя хранить все в тайне.

– Как же вам удалось узнать?

– Одно из странных совпадений, о которых совсем не думаешь до тех пор… пока не начнешь задумываться. Несколько недель назад меня заманили на какую-то вечеринку в Арлингтоне – вы знаете, насколько я не терплю эти изнурительные упражнения на выносливость в пустой болтовне, но хозяйка была ближайшей подругой моей покойной жены.

– О, примите мои соболезнования, – прервал его Майкл, который весьма смутно помнил жену журналиста – истощенное существо, увлеченное садом и аранжировкой букетов. – Я не знал.

– Ничего, ничего. Прошло уже два года.

– Итак, вечеринка в Арлингтоне.

– Да. К моему великому смущению, на меня практически напала молоденькая дамочка, находящаяся в сильном подпитии. Я бы все понял, если бы это была хищная самка, ищущая короткой сексуальной связи, потому что, как вы понимаете, я, естественно, был самым выдающимся и наиболее желанным представителем мужского пола среди всех присутствующих. Но, увы, действительность оказалась иной. У нее, видите ли, возникли семейные сложности совершенно необычного свойства. Ее муж, армейский офицер, пребывал вне дома – подразумевалось, «вне супружеского ложа» – около трех месяцев. И ни одна душа в Пентагоне не могла сообщить ей, где находится супруг. Она симулировала болезнь или, может быть, внушила ее себе, и мужу разрешили краткосрочный отпуск по чрезвычайным обстоятельствам. Заполучив его наконец, дамочка потребовала доложить ей, где он обретался все это время, что делал – подразумевалось, «проводил ли время с другой». Он отказался отвечать, и тогда, как только солдатик уснул, супруга порылась в его карманах и нашла пропуск с места службы, о котором никогда и не слыхивала. По совести говоря, я тоже не знал о существовании такового. Я подозреваю, что она тут же растолкала муженька и вступила в битву. В порядке самообороны он был вынужден признать, что все дело является совершенно секретным. И вот тут-то ей и подвернулся я – очень влиятельный человек, который, увы, тоже не смог пролить свет на тайну.

– Речь идет об Антоне? – спросил Майкл.

– Только утром я сообразил, что дважды два будет четыре. До того, как милосердный, а может быть, сексуально озабоченный гость отвез ее домой, она успела заявить мне, что страна должна быть поставлена в известность, а правительство ничем не отличается от вождей России-матушки. Наутро она мне позвонила. Женщина была вполне трезва, но находилась в состоянии серьезной паники. Дамочка извинилась за, по ее словам, «отвратительное поведение» и умоляла выкинуть из памяти все, о чем она болтала. Я был само сочувствие, но при этом присовокупил, что интуиция ее, видимо, не обманывает. Хотя я и не тот человек, который может быть ей полезен, и ей лучше поискать кого-нибудь еще. В ходе беседы она сказала, что ее муж может погибнуть, так как его блестящая военная карьера пошла прахом. Вот так.

– Что «так»? Почему вы решили, что это имеет отношение к Мэттиасу?

– Потому что в то же утро я вычитал в «Вашингтон пост» о том, что Антон решил продлить свои короткие вакации и не примет участия в заседании сенатского Комитета по иностранным делам. Я вспомнил о том, что сказала мне эта женщина, и о том, что Антон всегда использовал любую возможность, чтобы появиться в сенате. И я подумал… А почему бы и нет? Я, как и вы, знаю, где он проводит свободное время…

– В охотничьем домике в долине Шенандоа, – произнес Майкл, и у него появилось чувство, что он уже слышал все это.

– Вот именно. Я рассудил: если сообщение верно и он решил отдохнуть еще несколько дней, может, он не откажется порыбачить со мной или сыграть в его обожаемые шахматы. Так же, как и вы, я знаю тот самый номер. Я позвонил ему.

– Его там не оказалось, – вставил Майкл.

– Этого мне не сказали, – поправил его журналист. – Мне заявили, что государственный секретарь не может подойти к телефону.

– К тому самому телефону?

– К тому самому… Его личной линии.

– По которому никто не отвечает кроме него.

– Именно. – Александер не спеша отпил бренди. Хейвелок едва сдержался, чтобы не встряхнуть велеречивого писаку. Ну давай же, не томи!

Вместо этого он спокойно произнес:

– Вы не могли не испытать потрясения…

– А вы бы разве не почувствовали того же?

– Безусловно. – Я уже чувствовал. Неужели ты не можешь прочитать это в моих глазах? – И что же дальше?

– Во-первых, я позвонил Зелинскому. Вы ведь помните старого Леона, не так ли? Когда бы Мэттиас ни приезжал или ни прилетал в охотничий домик, он всегда приглашал Зелинского на ужин – это уже многолетняя традиция.

– Вы с ним поговорили?

– Да. Леон сказал мне весьма странные вещи. Он заявил, что уже несколько месяцев не встречался с Антоном, что Мэттиас перестал отвечать на его звонки, и он полагает, что у великого человека нет времени на посещение долины.

Майклом полностью овладело ощущение того, что он уже один раз пережил весь этот рассказ. Он стряхнул наваждение и спросил:

– Ведь вы приятели с Зелинским, правда?

– В основном через Антона. Иногда мы встречаемся. Время от времени он приезжает ко мне на ленч или на партию в шахматы. Никогда на ужин. Он не водит машину в темноте. Но я хочу продолжить. Мэттиаса не было в том месте, где он должен был находиться, если взял отпуск. Я не мог поверить, что он отказался от встречи со старым Леоном. Ведь тот же, в конце концов, позволяет ему иногда и выиграть.