"Правда", заинтересовался он, и забыв об отдыхе принялся изучать последний августовский номер 1973 года. Прочитал письмо группы выдающихся советских писателей против Солженицына и Сахарова. В подписантах, среди прочих Айтматов, Быков. Будущие демократы сейчас были ярыми коммунистами. Политика. Сложно это всё, в политику Фёдор старался не лезть, хотя всегда ею интересовался. В любом случае, в стороне от политики не простоишь, рано или поздно, но она точно тобою заинтересуется. Да и не может военный быть полностью вне политики. Сама жизнь и есть политика…

В этот момент Дамка загавкала, и за калиткой, заглядывая в просвет между досками забора, показался предводитель малолетних огольцов.

– Вы что там делаете, а? А ну-ка давайте заходите во двор, арбуз есть будем, хотите арбуз? – Фёдор вышел на улицу, оглядел небольшую толпу детишек.

Семеро значится, от двух – трёх лет до шести – семи, наверное. И никто за них не боится, бегают с утра до вечера по улице, в пыли возятся, в зарослях лебеды вон целые ходы сообщений устроили. Никакой тебе ювенальной юстиции, никаких правозащитных организаций. И ведь вырастут нормальными людьми. В марте девяносто второго поднимутся за свою землю. Беззащитными, считай с голыми руками, встанут против отрядов полиции особого назначения насмерть.

– Заходи давай, заходи.

Ребятишки медленно, с опаской поглядывая на будку с собакой потянулись во двор…

Арбуз был съеден, вернее повержен в желудки без минуты промедления. Фёдору показалось, что эта ватага мелкотелых глотала не жуя, и словно не в себя – животы больше ни у кого не стали. И похоже они не отказались бы еще от парочки арбузов, ну один точно бы всосали.

Один маленький, лет двух молдаванчик, с тоской в голосе произнес, – Мулцумеск.

– Ку плэчере, – автоматически ответил Федор, удивившись. Слова на молдавском вылетели автоматом, он даже не задумался над ответной благодарностью.

– Спасибо большое, – уже на русском поблагодарил старший из ребят, – Ты сегодня в школу пошёл, да? Я видел, с мамой и с братом утром пошли.

– Да, сегодня началась моя взрослая жизнь, а ты, когда в школу пойдешь?

– Мне только на следующий год, – вздохнул тот…

Они еще долго болтали с Михаилом, младшие уже разбежались, остались он втроем, Мишка с пятилетним братишкой Степаном и Фёдор. Мальчишки есть мальчишки, интересы завязались быстро: велосипеды, рогатки, горох на колхозном поле. В общем полное взаимопонимание. Хотя Михан то и дело вставлял молдавские слова, понимали они друг друга легко. Под конец собрали арбузные шкурки и отнесли Мишке во двор, где высыпали свиньям. Фёдор сказал, что будет заносить остатки от еды, если будут, и ставить за калиткой, только ведро пусть своё принесут. На том и расстались…

Глава 6. 1973. Первое сентября. Разговор с мамой. Откровенный.

Рассказывая братишке на ночь сказку, Фёдор вглядывался в его лицо, безмятежное и счастливое. Ванька лежал на правом боку и стиснув его руку ладошками, внимательно слушал. Глаза брата время от времени закрывались, но он упорно, через силу, еле – еле, их разделял, стараясь не заснуть. Наконец они, словно шторки жалюзи, схлопнулись в последний раз и Ваня заснул. Фёдор немного подождал, осторожно вытянул руку из братских объятий и вышел на кухню. За кухонным столом сидела мать, помешивая сахар в кружке. Фёдор присел.

– О чем задумалась? – спросил он, лицо матери выглядело усталым.

Мать отвечать не торопилась. Свет от лампочки, падающий сбоку, лег таким образом, что затенив правую часть лица высветил левую половину, и Федор заметил лёгкую паутинку морщинок.

– Что мам пригорюнилась, тяжело?

– Есть немного. Детки, они такие, требуют полной отдачи, а иначе не получится. Они чувствуют неискренность, и сворачиваются от общения. Тогда всё остаётся в рамках обязанностей. А дети растут сами по себе. Вот и приходится стараться.

– Для кого? – Федор что-то не понимал.

– Как для кого? Для себя, для них. Ну и вообще, как по-ругому? – теперь уже не понимала мама.

– Вот представь, ему всего годика полтора, может чуть больше, кому и этого нет, а его уже из семьи забрали, от мамки, от сиськи. Представь, каково ему, малышу, всё вокруг чужое, непонятное, холодное. Ему очень боязно, он начинает капризничать. Взрослые думают, что он капризничает из вредности, а ему просто страшно. Он совсем кроха. Он боится. Ты знаешь, хочется их всех обнять, прижать к себе, утешить. Гладить, гладить. Чтобы слёзки их просохли, чтоб улыбались и не плакали никогда. Они ведь такие беззащитные, каждый может их обидеть, и они ничего не могут сделать. Маленькие беззащитные кулечки, куда их понесут, туда они и несутся. А потом они растут на твоих глазах, вот им уже два года, три, четыре. И они приобретают понимание мира, природы, зверей, человеческих отношений. И что в них вложишь, с тем они и пойдут по жизни. Добрыми или злыми, весёлыми или грустными, жалеющими или безпощадными.

Мать остановилась и выдохнув, будто с изумлением воззрилась на Фёдора.

– Федь, ты меня понимаешь?

– Да, мам, понимаю, – Фёдор смотрел на неё счастливыми глазами.

– Ну а ты как? Первый день пролетел? Наверное, и не заметил?

– По-честному? – Фёдор смотрел на мать исподлобья, еле сдерживая улыбку.

– Ну конечно по-честному, а как иначе?

Фёдор зажмурился изо всех сил, потом собравшись выдохнул и открыл глаза,