– Мама, я влюбился.

Тишина, повисшая в комнате, нарушалась тонким звуком позвякивания ложки о край стакана, мать машинально продолжала размешивать сахар, вглядываясь в сына.

– По-настоящему? – спросила не улыбаясь, по серьезному. – Всё-таки ты еще не очень большой.

Она наконец то перестала мешать сахар, продолжая вглядываться в Фёдора, словно изучая насколько он изменился после долгой разлуки.

– Совсем по-настоящему, по-взрослому.

– И как зовут эту счастливую девочку?

– Девочку? – удивился Фёдор. – Нет мам, это уже взрослая, вполне состоявшаяся девушка.

– Фёдор, ты кажется совсем не шутишь? Кто она? – мама была по-настоящему заинтригована, ещё бы, сын в первый раз признался ей в любви к девушке,

– Кто она? – ещё раз повторила она.

– Вера Петровна.

– Верочка? – ахнула мать…

На улице уже темнело, опять залилась лаем собака. Поднялся ветер, было слышно, как хлопает развешенное на веревках бельё, как шумят деревья, как падают и шуршат первые жёлто – красные листья. В комнате стало зябко, и потянуло дымком горевших листьев и травы. Сосед жёг засохший бурьян. Фёдор поднялся, закрыл форточку на веранде.

– Помнишь, утром говорил, что со мной будто что-то произошло. Как в другом мире побывал и прожил целую жизнь. Многое потерял и многое нашёл, многое пережил. К жизни отношение другое сложилось, не детское. Душою я совсем другой, другой духом. Другие интересы, другие ценности жизни. Всё другое. Это тяжело осознать, но это так. И много знаний появилось, много умений. Знаний и умений этого мира.

Фёдор остановился, глядя на мать. Та сосредоточенно слушала.

– И да, мам, я знаю откуда берутся дети.

– Даже это, – усмехнулась мать, вовсе не удивившись. – Так ты совсем большой.

– Ах ты моя шутница, юморить изволишь? – Фёдор подошел к матери сзади, обнял её за плечи, улыбаясь зарылся носом в волосы.

Те пахли сиренью, лёгкий, еле ощутимый запах сирени.

– Только вот не любил я в той жизни никого, ни одну женщину не любил. Кроме тебя и сестрёнки. Но ведь это другое, понимаешь? А здесь влюбился. Только увидел, и сразу понял. Всё по-настоящему, по-взрослому. А как мне, ребёнку с душой взрослого, покорить любимую женщину, возможно ли это? – Фёдор умолк.

– Не знаю, что с тобой произошло, наверное, ученые нашли бы какое-то объяснение, но я верю тебе. И я рада за тебя. Любовь, это прекрасно. Твоя жизнь раскрасится совсем другими красками. Но я боюсь за тебя, сможешь ли вынести эту ношу. Ведь любить это так тяжело. Все твои мысли только об этом. А учеба, школьные друзья, детские игры. – мать похоже не понимала до конца суть происшедшего с Фёдором.

– Кстати, по учебе, – перевел разговор Фёдор. – Хочу во время осенних каникул сдать программу первых трех классов, и уже этой осенью пойти в четвертый.

– Ты сможешь? Это очень нелегко, это практически невозможно, за три месяца пройти программу трех классов. – мама явно была встревожена.

– Я уже говорил об этом с Верой Петровной, она больше часа гоняла меня по всем предметам, осталась очень довольна и обещала посодействовать. Нужно будет зайти в школу, написать заявление. В школе всё расскажут, но это позже, когда будет ясно, как это делается. Думаю, экстерном у нас в школе до меня никто не сдавал.

– Знаешь, совсем ничему не удивляюсь, рада за тебя, уверена, что всё у нас получится…

Чайник остыл, и Фёдор, слив старую воду, набрал его до половины и поставил греться на электрическую плитку. Плиток таких он не видел давно, с красной, раскаленной спиралью она излучала тепло и уют, но была крайне пожароопасна.

– Скажи мам, где папа? – не зная, как подступиться к интересующей его теме, Фёдор спросил напрямик. К его удивлению мать ответила ровно, хоть и с прохладцей в голосе.

– Папа погиб. Два года назад. Я была беременна, на седьмом месяце. Ванечка родился недоношенным, еле спасли…

Откровение далось ей тяжело, под конец голос задрожал, мать пыталась сдерживаться, но вот всхлипнула и две слезинки медленно покатились из глаз. Фёдор устыдился, опять попёр буром напрямик, так и не научившись, подбирать ключик к женской натуре. Тем более к маме. Надо по-другому было, помягче. Только вот как, он не представлял.

Он подошел к матери, приобнял, заглянул в глаза – Ты его любила?

– Да, сынок, очень. И сейчас люблю. У меня кроме него и не было никого и никогда. И сейчас, вечером спать ложусь, глаза закрою, а он как живой стоит. Улыбается грустно, как в тот последний день, стоя на пороге, прощаясь. Я такая дура была, пирожки с утра затеяла, торопилась. Он ведь уходил на пару часов всего, новое оборудование должны были привезти. Им и нужно было только разгрузить и домой. В субботу это происходило. Так и прощалась быстро, чмокнула в щёчку и всё. А он стоял и стоял в дверях, не торопился уходить, будто чувствуя, что в последний раз, что навсегда прощается. Даже показалось, что он чем-то встревожен, задумчивый какой-то, но отогнала мысли прочь. Уже Карен сигналил вовсю, а он всё не уходил, пока полотенцем на погнала. Кто ж знал, что так получится.