Все годы страха. Все блуждания допоздна. Его взгляды липкие. Его прикосновения якобы невзначай.

— Я старалась всего это избежать, — снова цокала я зубами, — но, видимо, плохо старалась.

— Ты не виновата, Маш. Это он урод, — темнел лицом Андрей. — И ему это так просто с рук не сойдёт. Ты ложись спать, ладно? А завтра разберёмся.

— Не уходи! — цеплялась я за него, боясь остаться в одиночестве, один на один со своими кошмарами.

— Я не уйду, — пообещал Андрей.

Он держал меня за руку, пока я не уснула. Он успокаивал меня, когда я кричала во сне. Он лёг рядом, и я снова плакала на его плече, а он бережно обнимал меня и успокаивал.

Мы так и уснули — в обнимку. И уже до утра мне ничего не снилось. Его тепло и надёжное плечо успокаивали. Я чувствовала, пусть призрачную, но надёжность, и не думала о том, что будет завтра.

Наутро в доме Сотниковых случился переполох. И причиной его стала я.

— Нельзя такое спускать с рук! — бушевал Андрей.

— Я домой не вернусь, — бормотала я и прятала глаза.

— Об этом речь и не идёт, — сказал дядя Роман.

Они безоговорочно приняли мою сторону.

Мы уже собирались идти в больницу — снимать побои, как на пороге дома Сотниковых нарисовалась моя мать.

— Это наше семейное дело, — заявила она твёрдо, — и мы сами разберёмся в том, что случилось. Пойдём домой, Маша.

— Нет! — взвизгнула я и вырвала руку. Мать держала меня цепко, и не сразу удалось это сделать. — Я не вернусь!

— Ну, и куда ты пойдёшь? — посмотрела она на меня ласково. — Дайте нам поговорить наедине, — обратилась она к Сотниковым, что стояли тут же, стеной. Тётя Оля, дядя Рома и Андрей. Близнецы отсутствовали — уехали в другой город, навестить бабушку. Ани тоже не было дома — ей купили путёвку в лагерь, и я этому была только рада. Не хотела, чтобы подруга знала и видела меня такой.

Андрей пытался возражать. Родители его остановили. Как ни крути, но это действительно не их проблема.

— Мы на твоей стороне, — сказала тётя Оля. — В любом случае, какое бы решение ты ни приняла.

Мать вывела меня из дома, в сад. Подальше от чужих ушей, как она сказала.

— Вот что, — заявила она, как только мы остались одни, — я слишком много давала тебе воли. Ты выросла, но ещё не совсем. Я несу ответственность за всё, что с тобой происходит. А поэтому все твои ночные прогулки надо прекратить. Иначе случится то, что уже случилось. Я понимаю: Антон тебе не отец и не смел указывать и уму-разуму учить. В этом он не прав. Во всём остальном… Ты должна осознать, что дальше так продолжаться не может.

Я чего-то не понимала. До меня не доходил смысл слов, сказанных матерью. Да и она… хоть и помятая, но собранная, совершенно не походила на ту женщину, которая меня «воспитывала» все эти годы.

В такие моменты в голову непременно лезет всякая муть. Например, я смотрела, как решительно шевелятся её губы, как плавно льётся речь, и думала о том, что у матери — полтора высших образования. Всё это ещё при моём отце. Вначале один ВУЗ закончила, а потом второй на полпути бросила, когда отец бросил нас.

Неглупая, ещё не растерявшая всю красоту, но уже, наверное, безнадежно потерянная. Я почему-то думала именно об этом.

— Мам… а что тебе рассказал Антон? — перебила я её пламенную, хорошо выстроенную речь.

— Что ты явилась домой за полночь в разорванной одежде. Тебя кто-то обидел, девочка моя? — смотрела она участливо.

Я таращила на неё глаза, как тупое животное. У меня в голове не укладывалось, что этот козёл мог всё извернуть в свою пользу. И мать, судя по всему, ему верила.

— Не бойся сказать. Если ты знаешь этого человека, мы обязательно разберёмся. Пойдём в полицию, напишем заявление. Если ты, конечно, не боишься, что об этом будут знать все. Весь город. Вся школа. Это… непросто. И болезненно.

— А если я скажу, что пришла домой живая и здоровая, в нормальной одежде, а отчим меня избил и домогался?

У матери закаменело лицо и стали пустыми глаза. Как две ледышки.

— Я, конечно, понимаю, что ты его не любишь. И Антон, безусловно, не идеал, но никогда не думала, что ты способна на такое.

И меня порвало. На мелкие части, на осколки, разметало во все стороны рваными ошмётками.

— На какое, мам?! На какое?! Он постоянно следил за мной, лапал втихаря, а вчера вообще хотел надругаться! А ты в это время дрыхла без задних ног, тебе нет до меня дела, тебе всё равно, что со мной происходит!

— Ты лжёшь, — посмотрела она мне в глаза. — Нагло лжёшь. Он никогда ничего подобного не делал! Я же не слепая! Ты же у меня постоянно на глазах!

Я открывала и закрывала рот, оглушённая, раздавленная, униженная её недоверием. Она верила ему, а не мне, её дочери.