— Кому-то! Строителям, надо понимать? Не тебе?

— Они получат свое на другой год.

— Теперь я окончательно убедился в твоей принципиальной ошибке, Андрюша. Логически, даже чисто экономически твоя уловка имеет много привлекательных сторон. Одно в ней плохо. Изначально заложенная, тщательно закамуфлированная цифрами аморальность.

— Эк куда хватил! — Мечов схватился за сердце и сделал вид, что падает. — Вы сразили меня, поручик. Выстрел оказался смертельным.

— Постарайся понять меня, Андрей. Ты решительный, смелый, талантливый человек и, хочется думать, сумеешь далеко пойти. Я отлично понимаю, почему именно тебе доверил Логинов развитие комбината, его, в сущности, будущее. Но смотри, не сломай шею. Грань, где кончается хозяйственная изворотливость и начинается чистой воды авантюра, ой как тонка. Охранять природу — твоя обязанность, но спекулировать на этом — недостойно, мелкотравчато, можешь мне верить.

— Ты сгущаешь краски, — Мечов нахмурился и сделал отстраняющий жест. — Я верю в твою искренность, но ты сильно сгущаешь краски. Для нас олени значат куда больше, чем коровы на материке.

— Предположим, хотя я видел у вас и ярославских коров… Но ты уверен, что существующий проект бетонного завода никак нельзя сочетать с интересами оленеводов? С учетом специальных мероприятий, может быть, существенных дополнительных затрат?.. Молчишь? Вся беда в том, что ты заранее решил наложить лапу на эти ассигнования, а остальное приплюсовал, чтобы оправдать, так сказать, задним числом, Поэтому и не выглядят достаточно убедительными твои рассуждения, что зиждутся на заведомо скользкой основе. Цель никогда не оправдывает средства.

— Куда ты клонишь?

— К элементарной честности. Без нее нет высокого интеллекта.

— А если мой вариант единственный?

— Тогда отстаивай его с присущей тебе энергией и изворотливостью. Он действительно единственный? Но просто конъюнктурно удобный? Мне можешь и не отвечать, себе ответь.

Лосев отступил в сторону, чтобы прокашляться. Незаметно для себя он, кажется, надорвал голосовые связки.

— Пора возвращаться на базу, Герман, — крикнул ему в самое ухо Мечов. — Ушица, надо полагать, клокочет вовсю… В общем, спасибо тебе за откровенность. Не знаю, что получится, но я подумаю над тем, что ты сказал.

— Одно это уже оправдывает мою командировку. Понимаю, что зову тебя на трудный путь, но альтернативы не вижу.

— Не знаю, не знаю, — упрямо нахмурился Мечов. — Боюсь что-либо обещать… — он озадаченно покачал головой. — В крайнем случае стану для тебя отрицательным персонажем.

— Такого просто не может быть.

— Почему, собственно?

— Та же элементарная честность. Простая порядочность.

— Черт тебя знает! — в сердцах выругался Мечов. — Умный вроде мужик, а живешь в идеальном, выдуманном мире. Форменный детский сад!

— Бранишься? Значит, задело за живое. Я ведь ничего тебе не навязываю. Устраивает тебя твой стиль поведения, ради бога! Дело хозяйское. Но себя-то самого обманывать зачем? Вымышленный мир с этого и начинается, с самообмана.

Мечов и Лосев возвратились на базу, когда осмелевшие кровососы целиком завладели тенистой поляной. Переждав дневные часы под сенью одряхлевшей хвои, назойливое комарье мельтешило перед глазами, выискивая, где бы присосаться. Но не тут-то было. Запах репеллента удерживал маячивших насекомых на самом ничтожном расстоянии, когда ощутимы не только касания, но и трепет легчайших крыльев.

Пообвыкший заполярный люд не обращал особого внимания на неизбежное бедствие лета. Кое-кто отмахивался, конечно, всплескивая неразбавленную влагу на донце эмалированной кружки, когда смолкала песня и только угли потрескивали под гитарный раздумчивый перебор. Лоснились от репудина тронутые жаром костра пунцовые лица. Сыпалась прямо в кипящие ведра одуревшая мошкара, и бдительная повариха снимала вместе с пеной черный налет.

— Пиршество в самом разгаре! — отметил Мечов, опускаясь возле Гали, ревниво сберегавшей для него место. — Ну-ка, поглядим, что у вас получилось, — ловко взболтнув уполовником, зачерпнул погуще и выплеснул в алюминиевую посудину. — Продегустируй, корреспондент!

Пристроившись на расстеленном одеяле, Герман Данилович поставил на колени горячую миску и отмахал от ржаной буханки ноздреватую, дышащую кориандром горбушку.

Жирные куски белой рыбы, мелко порубленная картошечка, горошины перца и сваренная в шелухе луковка выглядели необыкновенно привлекательно. А парок обволакивал столь духовитый, что сладкой болью сводило челюсти.

— Не разбавляя? — спросил Мечов, протягивая над догоравшим костром кружку.

Лосев только кивнул в ответ, впиваясь зубами в слегка зачерствевший хлеб. Вот уже много лет, как он не был так упоительно голоден. Стряхнув в зашипевшие угли лавровый листок, подцепил деревянной ложкой прозрачные рыбьи кости, отвалившиеся от сладкой наперченной мякоти, выпил на полном выдохе и сразу заел опалившую сухость. Вкуса почти не разобрал. Кто-то подсунул ему зеленую черемшу и ключевой воды на запивку, а после откупорили банку с персиковым компотом и все окончательно перемешалось. Зато было чертовски весело и возвратилась бодрящая легкая радость, которая нахлынула на него еще утром, на берегу, а после улетучилась в стычке с Мечовым.

Он пел в полный голос вместе со всеми, смеялся почти до слез, рассыпая импровизированные шутки и анекдоты. Словом, пребывал на полном подъеме, какого не ощущал со студенческих лет. Ему восторженно аплодировали и даже выбрали Полярным Нептуном. Люся Огарышева, ставшая Нереидой Ламы, привесила ему бороду и расцеловала в обе щеки.

Выпито было в общем немного. Наверное, поэтому никто не спешил уйти от костров. Не чувствуя усталости, затевали до ужаса наивные игры, вроде «Садовника» или «Испорченного телефона», танцевали. Заслонив собой магнитофон и делая вид, что поет, Галя беззвучно аккомпанировала себе на гитаре. В мужской кепке, лихо надвинутой на самую бровь, она выглядела исключительно привлекательно и пользовалась шумным успехом. Но что бы она ни делала, с кем бы ни танцевала, глаза ее всюду искали Мечова.