— Ага. Сейчас он признается, что любит её.

— И признаюсь! И люблю, но только…

— Странною любовью, — хором подсказали голоса.

Для упрощённого взгляда на мои чувства к Ольге Павловне сгодится аналогия. Например, Кай и Снежная Королева. Или — Эдмунд и Колдунья Джадис. Условно говоря, подросток, очарованный эффектной, властной женщиной. И аморальной, не забыть. Коллизия, истасканная жизнью, но ещё более — литературой. Оказаться внутри такого сюжета — как попасть в герои бульварной хроники. Хочется крикнуть: не верю! Это не я. У меня всё иначе, сложнее.

Эдмунд был уже совсем не мальчик — двадцать восемь лет. За плечами тревожная юность. Отчисление из университета, восстановление, бег с препятствиями от армии. Следствие по делу об угоне мотоцикла. Учительство в нехорошей школе, а там год, как два. Роман с эгоцентричной, легкомысленной особой, которая неделями динамила меня. И вдруг явилась в аэропорт, красиво заплаканная, прибавив к моему и без того разобранному состоянию ещё одну ненужную деталь.

Я улетал в Москву, надеясь украсить действительность хоть каким-то смыслом. Слишком долго моей жизнью управляли без него. Я мог бы, допустим, родиться в Швейцарии. В семье потомственного банкира… Нет, это перебор. Просто в Швейцарии. А родился в посёлке Химзавод Самарской области. Приглашая девушек в гости, я стеснялся выговорить адрес. Посёлок Химзавод, улица, мать её, Крайняя… Где здесь, помилуйте, смысл? И кому теперь всё это исправлять? Ладно, вытри сопли, — кивнули наверху. — Вот тебе чистый лист, пиши. Москва, точка. Спецфакультет психологии. Ольга Павловна Рюрикова, декан.

Потом, конечно, говорили, что моё очарование ею — выдумка. Я пытался возражать, но мне усмехались: да ладно, брось. Ты всё отлично рассчитал: второй диплом, аспирантура, защита, кафедра. Удали Рюрикову из этой системы, и что останется? Вот. Я перестал спорить. Удобнее выглядеть циником, ловким стратегом, чем пытаться объяснять необъяснимое. А именно: как я мог увлечься надменной, властолюбивой стервой, для которой люди — инструменты? Ведь правда в том, что я увлёкся ею. Мало того, — был влюблён. Это надо понять хотя бы сейчас.

Не всякая красивая женщина — стерва. Но любая стерва как минимум заметна. Такому содержанию необходимо всегда быть в форме. В неизменной готовности интриговать, соблазнять, побеждать. Запоминаться. Можно знать человека лет двести и не помнить цвета его глаз. Да что там глаза. Имена большинства одноклассников я забыл наутро после выпускного. У Ольги Павловны глаза были цвета аквариумной воды. Зеленоватые, цепкие, абсолютно кошачьи. Я увидел это за секунду, в первый день, с большого расстояния.

Рюрикова, в чёрно-белой гамме, бархате и стразах, шла по коридору мимо абитуриентов, беседуя с профессором Запрудиным, начальником того и сего. Говорила она, босс хмуро кивал. И чуть поодаль — кафедральная свита. «Здрасьте, Ольга Павловна!» — фамильярно крикнули из толпы. Деканша перечеркнула нас злобным взглядом и сразу отвернулась. Но мне хватило, я ощутил родство: запредельное самомнение, провинциальные амбиции, комплекс неполноценности. Я понял, что могу быть рядом с ней. Попасть в её избранный круг.

И для этого мало хорошо учиться. Надо стать узнаваемым. Но! Не умничать. Не суетиться. Не шестерить. Честный, заинтересованный взгляд, еле заметный кивок. Каждый лектор ищет в аудитории две-три пары надёжных глаз. Особенно — лектор посредственный. Лекции Рюриковой напоминали спич О. Бендера в шахматном клубе, затянувшийся на два семестра. Студенты — в основном учителя и соцработники, народ практичный, битый, зрелый — недолго велись на апломб и туфту. Ольга Павловна была непопулярна.

И да, вокруг неё образовалось маленькое стадо подхалимов. Выскочек, искателей преференций и льгот. Людей холуйского склада, которым эстетически приятна диктатура. Ольга Павловна не принимала их всерьёз. Я — тоже. Спокойно, — твердил я себе, — она разберётся. Сама тебя заметит и воздаст. Мой триумф на зимней сессии должен был её впечатлить. Однако следовало в этом убедиться. Пришлось добавить резкости в сюжет.

В школе я учился без горячки. В институте — намного прохладнее. Притом всегда знал, что легко могу стать отличником. Но зачем? Отличник был синонимом изгоя. Девушки любили вольнодумцев и фарцовщиков. Тратить лучшие годы на красный диплом виделось пиком абсурда. Кому он нужен, за исключением вашей мамы? Может, сельскому учителю? Ха.

Но вот появился шанс доказать. Я включил мозги примерно на две трети. Зачёты и экзамены сдавал без подготовки, меня отпускали, не дослушав. Я становился чем-то вроде достопримечательности. Увы, в этом не было личных заслуг. Будто в компенсацию за Химзавод судьба наградила меня памятью шпиона. Моя проблема — не запомнить, а забыть. Общую психологию — дисциплину Рюриковой — нам сберегли на десерт. Скверный предмет, одна информация — народ увлечённо готовил шпаргалки. За несколько дней до экзамена я позвонил ей домой. Откуда взял домашний номер? Не припомню. Тогда мне ещё не полагалось его знать. Звонок был наглым даже без учёта содержания. Звонок-тест.

— Ольга Павловна, я готов сдать ваш экзамен досрочно. Если можно, завтра утром. Найдёте время?

Она могла бы сказать: «Что вы себе позволяете?» Или: «Кто вам, собственно, дал этот номер?». Или просто: «Нет». Но она сказала:

— Смирнов, на последней лекции я, кажется, закрыла эту тему…

Пауза. И вдруг:

— Хорошо, предположим, я сделаю для вас исключение. Но вы сильно рискуете. Билетов не будет, задаю любые вопросы, отвечаете без подготовки. Согласны?

Ещё бы не согласен. Ура. Я её зацепил. Через полгода я услышу от неё «Слава» и «ты».