Дэр тотчас принялся за дело, и, как часто бывало, сильные и нежные прикосновения помогли. Оставив их наедине, я отправилась сооружать гнездышко, и столкнулась с Марком, который старательно отдавал тепло. Помимо этого комната заполнялась светом — приятным, неярким, ласково-золотым.

— Ну, как она? — шепотом спросил супруг.

— Всё хорошо. Остается ждать.

— А… Это… Долго больно будет? — откашлялся он.

— У каждой по-своему. При потугах должно стать легче. Марк, слушай…

Я отвела его в сторону, чтобы нас не было видно.

— Я пощупала живот, и, кажется, первый будет идти ножками вперед. Господи, помоги! Я не умею поворачивать малыша, как мама, даже пытаться не буду — могу навредить. Придется рожать его так и надеяться, что второй выйдет головкой…

Марк сжал мои пальцы.

— Ты дрожишь, малышка. Руки ледяные.

— Я так боюсь! Не хочу говорить им об этом, но мне ужасно страшно, Марк! Я никогда сама роды не принимала, только смотрела!

— Габ, ты единственная, кто может помочь. У тебя есть знания. Пожалуйста, не сдавайся!

Я вздохнула и поглядела ему в глаза.

— Ни за что.

Так потекли минуты, которые лучше не запоминать пристально. Схватки становились чаще и сильнее, и, если бы не Дэр, который был для Мэй лучшим обезболивающим, не знаю, как бы я справилась. Наверное, прошел всего час, или два, или полчаса… Я не знаю. Но, снова осмотрев девушку, я поняла — будем рожать. Она уже едва терпела и то и дело просила помять поясницу, но это не слишком помогало. Дэр, который зимой терял большую часть сил, откуда-то наскреб молнии, чтобы облегчить ей муку. Я понимала, что если он продолжит в том же духе — вскоре рухнет как подкошенный.

— Милая, — улыбнулась я. — Давай-ка попробуем потужиться. Как тебе лучше?

— Сидеть, — выговорила девушка.

— Хорошо. Дэр, помогай.

Так началась ещё одна вечность, но куда более сложная. Мэй никак не могла справиться с дыханием, теряла его на каждой схватке, и плакала, пока у неё наконец-то не получилось. Я не соображала, что делаю, что говорю, как выгляжу со стороны. Не понимала, как идет время, не осознавала мгновений. Было сложно, и я не раз думала, что придется тянуть маленького силой. Но Мэй все же справилась, и я увидела розовое сердитое личико. Это была здоровая, хотя и маленькая девочка. Я тотчас положила её маме на живот, и позвала Марка, он должен был помочь. Хорошо, что Солнечный взял себя в руки, потому что спустя всего несколько минут появился второй малыш — мальчик, побольше своей сестры, крикливый и требовательный. Что я делала потом — не помню вовсе, потому что от усталости рассудок раскололся надвое. Одной его частью я успевала радоваться, второй решала, что ещё нужно не забыть.

— Дэр, помоги Мэй. Марк, мы маленькими займемся.

— Я могу сама встать, — запротестовала молодая мама.

— Знаю. Но давай ты прибережешь силы для деток. Дэр сильный, он тебя отнесет, перестелет постель, поможет умыться. А мы пока позаботимся о крохах. Это всего десять-пятнадцать минут, Мэй, и ты сможешь их забрать.

Девушка кивнула, устало мне улыбнувшись.

— Спасибо. — Она поглядела на Марка. — Всем вам. Вы — мои любимые.

Её нисколько не смущало быть в таком виде перед Солнечным. Ещё бы — после нескольких часов труда и боли откуда этому смущению взяться? А вот Марк определенно стеснялся. Когда я подала ему мальчика, мужчина замер. И, едва мы малышей унесли, он шепотом сказал:

— Вроде маленький, но такой большой! Как же она их двоих-то вмещала?

— А кто мне говорил про роды? — усмехнулась я. — Малыши скукоживаются, клубочком сворачиваются, потому и умещаются даже в маленьких мамах.

— А что нам делать?

— Я их сейчас осмотрю получше, немного помою. Ты пока что подержишь одного. Потом запеленаем — и к маме с папой.

И тут малыш закричал. Конечно, он хотел в тепло и уют маминых объятий, к груди.

— Поскорее надо.

Марк волновался, но помогал мне отлично, и вскоре мы передали крох дольным, хотя и усталым родителям. Теперь можно было уделить собственным переживаниям несколько минут, и я попросила Марка что-нибудь приготовить, а сама отошла в самый темный угол и расплакалась. Эти слезы были необходимы, чтобы отпустить лютое напряжение души. А потом подоспела и дрожь — выходил страх, охватывавший тело. Я не хотела больше справляться с ним, не осталось сил, но супруг как всегда не оставил. Он крепко обнял меня сзади, принялся нашептывать ласковые слова, гладить, целовать, и от этого я плакала ещё горше.

За ночь нас не единожды разбудил требовательный писк младенцев, причем просыпались они в разное время. Мэй едва успевала накормить мальчика, как начинала плакать девочка. Сына назвали Нордом, а дочу — Айрин. Это имя предложил Марк, и Мэй с Дэром с радостью согласились. Оказывается, они заранее даже и не думали о том, как назовут малышей.

— Я хотела написать список, — сказала Мэй, — но забыла. По-моему, и без предварительных споров хорошо получилось!

Мы рассмеялись. «Хорошо» рядком лежало на мягких одеялах между мамой и папой, и сразу было видно — мальчику достались волосы Мэй, Айрин же будет черноволосой. Зато глаза у обоих были пока что серые.

Мы собрались домой только через три дня, и всё это время не утихал ледяной дождь. Кругом дома советов шел обычный мокрый снег — заслуга Марка, но стоило отойти — и сосульки больно впивались в лицо.

Погрузив маму и малышей на сани, мы с Марком пошли впереди, а Дэр, конечно, сбоку. Несмотря на ночные бдения, он выглядел бодрым и счастливым. Ещё бы! Что уж говорить про всеобщую радость, когда мы приехали в поместье. Даже раненые вышли приветствовать маленьких человечков, поднялся и тяжело раненый Ласс. Стоило ли мне называть его отцом? Однако с разговором пришлось подождать.