– Бешеная, говоришь? Беда! Помрёт Кирьян, хоть вези его на станцию, хоть не вези. От бешенства все помирают.

– Дядя Ефим! Дай лошадь Христа ради! – заревел Тимошка.

– Да нет у меня лошади, – пожал плечами Ефим, – на дальнее поле с сыновьями отправлена картоху сажать. Чай сам знаешь, земельный надел у нас немалый, работы много. – Он призадумался. – Хотя, постой, спроси у батюшки Василия. Вроде бы его попадья говорила, что они уже отсажались.

«Точно!» – обрадовался Тимошка. Как же он забыл про сельского священника отца Василия? У него ведь тоже лошадка имеется. Батюшка часто ездил на ней в дальние деревни навещать больных, совершать требы да и просто поддержать свою паству добрым словом и отеческим наставлением. Батюшка точно даст! Тимофей не раздумывая кинулся дальше: – Брысь, Буян! – крикнул он на ходу Ефимовой собаке, собирающейся любовно схватить его за штаны. – Видишь, какое горе у нас!

Батюшка жил на горе, возле старинной каменной церкви красного кирпича, утопавшей в зелени вишнёвого сада и кущах цветущей сирени. Духмяный воздух был такой густой, что у мальчика на мгновение закружилась голова.

– Отец Василий, отец Василий, – сухими от быстрого бега губами выдохнул Тимка, едва завидя невысокую батюшкину фигуру в холщовом подряснике, – отец Василий, лошадь бы нам. Кирьку в Петербург свезти, его бешеная лиса покусала.

– Тимошка, ты? – опешил батюшка. Но больше не стал ни о чем расспрашивать и без лишних разговоров вывел из конюшни свою каурую кобылу Диану и сказал: – Помоги запрячь.

Тимка пулей метнулся в сарай за сбруей и через несколько минут уже подъезжал с батюшкой к тёткиному дому. Пётр Сергеевич ждал его у изгороди. Он приветственно, как давнему знакомому, кивнул батюшке, взял у него из рук вожжи и крикнул в глубину дома:

– Несите мальчика.

Дверь приоткрылась, и Тимка увидел бледную тётку Маню с забинтованным чистыми тряпками Кирькой на руках. За ними тащилась испуганная Катька, а из кухни доносилась развесёлая песня пьяного дяди Васи, тёткиного мужа. Кирьян чуть всхлипывал и с опаской поглядывал на строгое лицо Петра Сергеевича.

– Благословите, батюшка, нас на успешное лечение, – склонил голову доктор перед отцом Василием.

Сельский батюшка уверенной рукой перекрестил его, приложил свой крест к губам Кирьяна, поцеловал в макушку Тимошку:

– Бог в помощь. Будем ждать вас назад с хорошими вестями.

Шарабан тронулся, тётка Маня взвыла белугой и кинулась вслед за повозкой:

– Доктор, слышь, доктор! Бери себе Тимошку-то! Всё бери, только спаси Кирьку, – ещё долго слышался её рыдающий голос.

– Маманя! К мамане хочу! – время от времени подвывал Кирька, удобно устроенный в экипаже на куче чуть подопревшего сена. – Отпусти меня, дядька! – опасливо косился он в сторону Петра Сергеевича.

Тимошка скатился поближе к брату и втянул ноздрями знакомый запах сухой травы. Сразу вспомнилось, как тёмными зимними вечерами ходил он вместе с мамой в хлев, чтоб подоить белолобую коровку Милку. Пока мама крестила углы хлева и зажигала закопчённый огарок свечки, Тимошка обмывал тёплой водой корове вымя. Это была его обязанность. Потом он подкладывал Милке сена, чтоб не отвлекалась по сторонам во время дойки, и слушал, как в подставленную кружку стучат тёплые струйки молока.

– Первое молочко да в роток любимой детушки, – приговаривала мама.

От этих воспоминаний на глаза навернулись слёзы. Он торопливо отвернулся, чтобы дядя Петя не подумал, что у него, как у девчонки, глаза на мокром месте. И так сегодня наревелся вволю, аж нос распух.

«Не повезло Кирьке, напоролся на бешеную лисицу», – подумал он.

– Что ты в лесу-то искал? – тронул Тимка брата за плечо.

Тот надулся и пробурчал что-то нечленораздельное.

– Не трогай его, Тимоша, – обернулся с облучка Пётр Сергеевич, – он устал от боли, нанервничался. Ну да ничего, через пару часов приедем в Петербург, сразу же отправимся в больницу и начнём делать уколы от бешенства.

– Как это уколы? – зашмыгал носом Кирьян. – Шилом, что ли, колоть будут?

– Зачем шилом? – засмеялся доктор. – Специальным прибором, шприц называется. Это такая стеклянная трубочка с иголкой.

– Господи, помилуй, какие ужасы, – окончательно приуныл Кирьян.

– Ничего не ужасы, – строго остановил его Пётр Сергеевич, – это совершенно не больно. Зато скоро будешь здоров, как бычок.

– Вот ещё скажешь, барин, как бычок, – чуток повеселел мальчик и повернулся к Тимошке. – Спрашивал, почто я в лес ходил? Тебя высматривал. Вдруг, думаю, Тимка не сгинул без вести, а к разбойникам прибился или ещё куда. Люди говорили, будто видели тебя на старом покосе – как ты вместе с русалками в озере купаешься. А старуха Мирониха мамане баяла, что тебя цыгане к себе в табор забрали и пристроили медведя водить.

Тимошке так приятно стало, что Кирька не забыл о нём, как будто кто его тёплой рукой по спине погладил. Мальчик придвинулся поближе к Кирьяну и достал из изрядно перепачканного кармана петушка на палочке. Отколупал пальцем прилипшие крошки и протянул брату:

– На, возьми, это мне тётя Сима дала.

Он украдкой посмотрел на Петра Сергеевича, опасаясь, что доктор заставит выбросить вредную сладость, но доктор ничего не сказал, а только хмыкнул:

– Ну, Серафима, будет тебе на орехи, узнаешь, как мальчишке зубы портить.