Наконец, от тем посторонних, ни к чему не обязывающих, перешли потихоньку к более важному. Для начала к относительно отвлечённому.

— Почему овраг, костёр, мусор если не под ногами, то поблизости? Ты же не бедствуешь, мы тоже.

— Из земли вышли, в неё и уйдём, когда время придёт, — вымолвил Призрак, — вороша палкой угли и добавляя в костёр ещё несколько заранее наломанных сухих веток. — Здесь тихо. Нет города, нет людей, их гомона. Я не люблю толпу вокруг. Толпа — это зверь. Лютый, но нерассуждающий, управляемый теми, кто умеет её использовать. Ещё хуже, когда эта толпа и по отдельности не сильно от зверей отличается.

— Морлоки?

— Морлоки, — эхом отозвался Самойлов. — А многие их тех, кого я знал, стали почти элоями. Не отупели, сохранили разум, но ослабели, забыли, что лишь пока в руках сила и в голове воля, ты не станешь теми, кого сожрут морлоки, когда почувствуют свою волю. Волю быть зверем. Волю упасть вниз, в ту самость, в тот ид, который остаётся, когда не развиты более высокие слои. Я это видел. Я не успел их спасти. Только отомстить. Не всем, может даже не тем, но… А какая разница? Кровь врага помогает ранам души закрыться. Твой друг, Тротил, — кивок в сторону Вадима, — он должен был рассказать. Я не скрываю свою боль.

Сочувствовать? Глупо. Этот человек в пустых словах не нуждается, да и на кой нужно сочувствие, даже если и не фальшивое, абсолютно чужого человека. Тем паче, если ты не жертва, а сильная личность, сумевшая не просто выжить, но и воздать кому надо и как следовало.

— Почему именно «копатели»? Не самый… очевидный выбор.

— Я призрак… Имя моё, а вот фамилия и всё остальное в паспорте — это позаимствованное.

— Откровенно.

— Плевать. Если что, я покину этот город и окажусь в другом.

— Любом?

— Нет, — а вот сейчас на лице промелькнула настоящая, идущая от самого нутра ненависть. — Там, где нет родной крови, я могу появиться лишь как палач. Другого не будет. Я видел, я знаю. Так везде. Где-то творится ужас где-то он только на пороге. В ином месте лишь страх, но и от него надо бежать. Бежать, потому что предали, бросили, променяли на видимость. Дружба народов! Ложь! Они дружат, лишь когда над ними стоишь с кирпичом. Готовый выбить зубы или проломить череп. Выронишь кирпич, отвернёшься… Знаешь, какие плакаты я видел там. в Душанбе?

— Ты скажешь.

— Скажу. «Русские, не уезжайте. Нам нужны рабы!». Так было, так есть.

Киваю, ибо не просто верю, но и знаю, обеими частями памяти и самой личностью. Равно как и то, что властям что тогда ещё совдепии, что нынешнего, хм, «государства», на это плевать. Давно, аж с семнадцатого года.

— Копатель… Я не копаю или копаю, но редко, — вновь заговорил Призрак. — Смотрю, слежу. Не люблю, когда пытаются обмануть, пытаются отнять у товарища. Надо держаться вместе, не враждовать меж собой. Иначе чужаки придут и перережут. Они любят резать. Сначала перехватывают горло, как барану. Потом отрезают и саму голову. И носят… за волосы. Носят и кричат. Разное. Я не знаю их языка и не хочу знать. Но крики… Их не забыть. Зато как они кричали, когда огонь пожирал их тела. Эти крики заглушали в моей памяти те. Я рад был их слышать. Но это было давно… Может мне их не хватает? Не знаю…. наверное.

Сорванная психика у человека? напрочь сорванная. А ведь он хоть и недоучка, но медик. Более того, по психиатрической части двигался. Посему должен понимать степень протекания собственной крыши. Понимает ли? Может да? может не очень, возможно и вовсе старается об этом не думать. В любом случае, мне важно не это, совсем иное, более практическое.

— Там да, мерзость и ужас. Потому и месть, потому и появление здесь, где государству плевать тогда было, да и сейчас ничего не изменилось. «Копатели» дают возможность заработка, и нет необходимости общаться с людьми, когда их много. И Француз тебя вроде как очень ценит, но вот с твое стороны отношение куда сложнее. Хотелось бы узнать, почему так? Не настаиваю, разумеется, но был бы признателен за честный ответ.

— Я не подчиняюсь, я лишь принимаю предложения. Или не принимаю, если они мне не нравятся. Он это знает, это не секрет. Знает и никак не хочет понять.

— Зато я как раз хочу понять те рамки, за которые ты не выходишь. Расскажешь?

Чем хороши люди с малость — или совсем не малость — сдвинутой крышей, так это своей готовностью донести до остальных собственную точку зрения. Иногда они делают это с ходу, к другим сперва надобно найти нужный ключик. К Призраку как раз ключ требовался, да не самый простой. Далеко не каждый согласился бы сидеть в загаженном мусорном овраге, есть сосиски с печёной картошкой, сидя на приспособленном под табурет куске ствола и беседовать то о психологии, то об омерзительных событиях на территориях национальных республик бывшего СССР. Я сей предварительный этап прошёл, вот меня и сочли достойным изложения собственной картины мира.

На самом деле, картина была проста как апельсин. Насмотревшись ужасов в Душанбе, увидев и намертво впитав в себя картины слабости тех, кто никак не ожидал резни всего русского населения, Григорий Самойлов, тогда ещё не Призрак, раз и навсегда вбил себе в голову не поднимать оружия против родной крови, иначе как в целях самозащиты. Равно как и идущую от самого сердца и души ненависть к тем, кто вырезал его семью, друзей, просто знакомых. Вот и все его рамки, простые и понятные. Француз же… Глава «копателей» просто отказывался серьёзно воспринимать заскок столь полезного человека. с упорством бьющегося о стенку барана пытаясь предлагать ему участвовать в ситуациях, когда вполне могли сложиться конфликтная ситуация между теми, кого Призрак считал пусть не роднёй в привычном понимании этого слова. но «родной кровью» в плане этноса. Отсюда и сложности в их деловых отношениях.