«Это же надо! – бесился Витковский про себя. – Я ему две штуки, а он мне откат сто баксов. Хорошо, что я этому козлу ничего о своей доле не сказал».

– Знаешь, Вовик, засунь эту сотню себе в жопу. И давай хоть до завтра расстанемся. А то я тебя видеть не могу.

Нарышков молча забрал деньги и ушёл. А что он мог сказать? Даже такой бессовестный человек, как он, понимал, что Витковский заслуживает большего. Это не помешало тем не менее возникнуть в его голове неожиданной мысли: «Турнуть бы Гриню из редакции!..» – но он тут же отмёл её.

Без Грини «Город» бы вообще ничего не значил. Гений Нарышков отдавал себе в этом отчёт.

Оставшись один, Витковский позвонил Поляковой:

– Женя, у меня всё в порядке. Как мне передать твои деньги?

– Гришенька, да ты что? Правда?

– А я тебе когда-нибудь врал?

– Ой, Гриша, а что же делать? Ты занести не можешь?

– Мать, ты совсем голову потеряла. Кому это надо? Занести я не могу. Бери все твои фондовые документы и гони ко мне.

– Гриша, я сегодня прийти не могу. Я сейчас позвоню дочке, она к тебе зайдёт, хорошо?

– Замечательно, – ответил Гриня и положил трубку.

«Не, ну народ! – переполняло его благородное возмущение. – Мало того, что им бабки возвращаю, так я ещё и занести их должен. Вот уж воистину помогать таким и не хочется больше. – Он переключился на более приятные мысли: – А всё-таки хорошо я бабки срубил. Всё, пошли все к чёрту. Жить начинаю для себя».

Через полчаса позвонила Лена Полякова. Гриня назначил ей встречу на семь часов вечера. У него была работа, он писал очередную статью в защиту трудящихся и домой раньше семи идти не собирался.

Лена пришла, когда он дописывал последний абзац.

– Присядь, Леночка, я через минутку освобожусь.

Раздав последние оплеухи зарвавшемуся чиновнику, Гриня поставил финальную точку и, отвернувшись от компьютера, посмотрел на Лену. Выглядела она прекрасно. Поразительно похожая на мать, эта зарождавшаяся женщина имела бархатистую кожу, тронутую благородным загаром, и естественный румянец. То, что на Востоке гурманы называют персиком, и являла собой Лена.

«Надо её обязательно трахнуть», – первое, что подумал Гриня, переходя к делу.

– Леночка, документы принесли?

– Да, вот они.

– Вот ваши деньги. – Витковский полез в портфель, достал конверт и отдал его Лене. – Пересчитайте.

– Да что считать? Огромное спасибо, Григорий, даже не знаю, как нам с мамой вас отблагодарить.

– А мне от вас с мамой благодарности не надо. Мне достаточно, если меня отблагодарите вы.

– Что вы имеете в виду?

– Простите, Лена, вы уже взрослая, поэтому я вам отвечаю открытым текстом: «Что имею, то и введу».

– Вы говорите о сексе?

– О ём, родимом.

– Григорий, вы меня ставите в неловкое положение.

– Леночка, я вас ещё никуда не ставил. Вы что, никогда ещё не были с мужчиной?

– Да нет, была, конечно. А если я скажу да, то где и когда?

– Да хотя б здесь, в кабинете – и сейчас. А чего откладывать в долгий ящик?

У Грини в кабинете стоял диван. Это был не очень новый, но вполне привычный боевой диван. На нём Гриня спал крайне редко, зато активную половую жизнь вёл довольно часто.

– А у вас есть презерватив? – поинтересовалась Лена.

– А як же! И презерватив, и к презервативу. В смысле и выпить, и закусить. Ну что?

– Хорошо, я согласна. А нам никто не помешает?

– Не бойся, Леночка, уже никого в редакции нет.

Гриня убрал на столе бумаги в сторону и застелил его по журналистской традиции газетой. Достал бутылку коньяка, из холодильника немного колбасы и сыра, распечатал шоколадку.

– Скромно, но со вкусом, – сказал он, разливая коньяк по рюмкам. – Прежде, Леночка, чем мы займёмся любовью, давай выпьем на брудершафт. А то на «вы» будет как-то не с руки.

Поцеловались Витковский с Поляковой-младшей скорее как брат и сестра, а не как любовники. Гриня налил по второй. Выпили. Витковский не спешил и не торопил Лену. Как опытный мужчина, он понимал, что клиентка должна созреть. Вскоре у Поляковой румянец стал несколько ярче. Она почувствовала себя гораздо свободнее. Гриня же заливался соловьём. Рассказывал различные байки, от которых Лена взахлёб хохотала. А потом скрипел диван, и Полякова на нём стонала так, что если бы кто-то вдруг оказался в редакции, то обязательно бы вызвал милицию.