Распался приход — говорить нечего: где уж тут верующих собрать, если пономаря с органистом свести не можешь. Оба на самогон налегли, разочарованием страдают. Стало быть, забыл всевышний Стабулункяй, совсем, видно, на задний план задвинул. Прежде как вы видели, и чудес было полно, и черти у бедного человека в ногах путались. А ныне души бедняков жизни возжаждали, и помирать никто не хочет. Нет у Крапиласа похоронных и свадебных доходов, дети рождаются без всякого духовного контроля. А прочие поступления — тоже жидковаты.

Стал ждать Крапилас чуда. Не верил, что свершится, но ждал. Ведь Стабулункяй — с давних пор место чудотворное. И начал Крапилас думать, что власть виновата, раз людей просветила и оторвала от костела.

Позвал однажды Крапилас пономаря Жваке и говорит, будто из священного писания читает:

— Рассохлись колеса. Рассыплются, а?

Глядит большими глазами Жваке, распустив черные усы, словно крылья, и, не понимая, поддакивает своему начальнику:

— Рассыплются, ксендз настоятель.

— Пшеницы больше нет, Жваке. Одни плевела, — снова говорит Крапилас.

— Нет больше, ксендз настоятель. Одни плевела.

— А ты в чудеса веришь, старый огарок? — по привычке унижает подчиненного Крапилас.

— Ни я, ни ксендз настоятель не верим, — раздувает свою мизерную отвагу Жваке и поправляется. — Но чудеса бывают...

— Когда самогону нажрешься, да?

— Когда нажрусь. Но ксендз настоятель... не успеешь нажраться, а уж и пить нечего.

— Злословишь, подонок, — шипит настоятель. — А что в священном писании про это сказано?

— Тебе, ксендз настоятель, пить дозволено, а мне — нет.

— Катехизиса не знаешь, невежа!

— Как ксендзу настоятелю будет угодно... Могу и не знать. Но все правила веры я знаю, — изо рта Жваке несет запахом неосвященного напитка.

— Ну, ну, грешник! Говори же!

— Когда колеса рассохнутся, их надо намочить.

— Браво, соображаешь. А дальше?

— Соображаю, спасибо... Дальше надо пшеницу посеять, ксендз настоятель.

— А чудо совершить можно, как ты думаешь?

— Как свершить, в Катехизисе не сказано. Бог чудеса творил...

— Кто знает, может, господь это дело сейчас именно на нас возложил? Может, знак дал?.. Ты сердцем ничего не чувствуешь?

— Чувствую, настоятель, большой недостаток в деньгах.

— Все же ты — осел, — нежно попрекает Крапилас и, склонясь к уху слуги, шелестит тому какие-то нерелигиозные мотивы. Пономарь слушает и, шевеля усами, повторяет тайну. Потом он кивает и говорит:

— Я, ксендз настоятель, истинный осел... но настоятель ученее меня... и я согласен. Только в наше время из одного почета к господу не могу. Должно и мне перепасть.

И вот снова господь бог возвращается в позабытые Стабулункяй. Приходят на другой день в костел Таршкус с Баршкусом, глядят — св. Петр в нише почему-то простыней прикрыт. И ясно видно, как он шевелится. То ногой шевельнет, то руку приподнимет, то головой качнет. Обмерли верующие, упали на колени, в грудь кулаками бьют. У обоих запасы слез иссякли, четки так в руках и мелькают, молитвы в который раз с начала начинают бормотать. А Петр шевелится да шевелится. Бегут Таршкус и Баршкус домой и о чуде трубят. Баршкус бренчит, а Таршкус трещит.

Летят люди на чудо посмотреть, святейшие мысли в головах восстанавливая, вспоминая позабытые слова молитв. А Петр не успокаивается. Опять покрывало колышется, волнуется. Отчетливо видно, как чудодейственный ногами и руками шевелит. А настоятель проповедь говорит, пророчит большие перемены, в сердца прихожан целится. Настроение страшно накаленное, слезливое, груди и животы пучит. По сторонам от Петра свечи горят, под ногами — добрая кружка для пожертвований пристроена. К стене прикована огромными замками, даже лучина положена, чтобы рубли просовывать. Только жертвуйте, не жалейте, милые прихожане, и будете спасены, осенит вас своею дланью господь бог!

И притягивает к себе эта денежная искупительность сердца, размокшие в слезах, и развязываются узелки и переходит лучина из рук в руки. Кое-кто из прихожан все пробует к святому пробиться. Чудотворцу и ноги целуют, и деньги суют.

— Лучше ему и на небесах не будет, — приходит кое-кому в голову нечестивая мысль.

А после службы настоятель Крапилас с пономарем Жваке переругивается.

— Лягну, — рычит безбожно пьяный слуга. — Как только ближе полезут — лягну! — грозит он.