– Потому что стоит мне уйти, как тут же подъедет Майлз Андерсон.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что так всегда и бывает.

Руб ушел, Салли закурил сигарету и принялся мысленно составлять список. Крылечки просели, деревянные наличники надо зашкурить и перекрасить, там-сям подбить доски. Крыша выглядит неплохо, не считая трубы – та покосилась, когда на нее упала ветка. Перед домом торчал огромный пень, Салли оставил бы его как есть, но Майлз Андерсон наверняка попросит выкорчевать. И всюду заросли бурых сорняков. Интересно, что внутри? Майлз Андерсон перечислил с полдюжины трудоемких задач, и Салли не возражал: наружные работы так и так придется отложить до весны. Может, если потеплеет, он обрежет кусты, сгребет и увезет скопившиеся на газоне за два года листья и ветки. Словом, всю зиму и большую часть весны ему и Рубу будет чем заняться, а то и попотеть придется. Раз Майлз Андерсон живет в Нью-Йорке, они смогут трудиться в собственном темпе. Какими-то мелочами можно заниматься вечерами, заодно и сэкономить – Салли не будет торчать в “Лошади” с Уэрфом и ссориться с Малышом. А если в какой-то день из-за колена не получится работать, то и ладно, Майлз Андерсон все равно ничего не узнает.

Салли затушил сигарету, вылез из “эль камино”, прошел по дорожке к дому, взобрался на крыльцо. Сквозь большое незанавешенное окно было видно широкую лестницу, ведущую наверх, и камин у стены, такой обширный, что в нем вполне мог усесться мужчина. Эти пустые комнаты казались раза в два просторнее его собственных; Салли вспомнил, как выглядели пустые комнаты в доме Карла и Тоби, пока они не заставили их мебелью. Этот дом больше, чем у Робаков. Кем бы ни был Майлз Андерсон, ему понадобится куча всякого дерьма, чтобы заполнить столько комнат, подумал Салли. Он-то за четверть века не сумел заполнить собственную квартирку, половину комнат просто закрыл, и все. Салли знал, что у других людей противоположная проблема. Рут вечно жаловалась, что у нее в доме не повернуться, чтобы не налететь на то, чего еще вчера не было. И комнаты мисс Берил – такой же площади, как у Салли, – битком набиты всякой всячиной, которую она привезла из путешествий. Салли не сомневался, что его неспособность притягивать хлам что-то да значит, но что именно, не знал. Он сел на крыльцо и задумался.

В половине двенадцатого – Майлз Андерсон задерживался уже на полчаса – Салли достал из кармана бумажку, на которой записал адрес, проверил, не ошибся ли, хотя это и маловероятно. На всей улице пустовал только один дом, и Салли повторил сказанное Андерсоном по телефону. Нет, Майлз Андерсон явно опаздывал, и неудивительно. У него был голос из тех, которые Салли терпеть не мог, такой голос по определению предполагает, что когда его обладатель приехал, тогда и вовремя. Но если он наймет Салли, им не придется часто видеться, и это хорошо. Так что все устроится как надо, если, конечно, Салли с самого начала не психанет. Чтобы этого избежать, он встал, согнул-разогнул колено и направился за угол.

В полутора кварталах по Баудон, почти в тупике, стоял дом, где Салли вырос. До того как “Сан-Суси” разорился и купальни закрыли для посетителей, это был дом смотрителя. Отец Салли долгие годы работал в “Сан-Суси”, обязанность его заключалась в том, чтобы следить за соблюдением распоряжения “ПОСТОРОННИМ ВХОД ЗАПРЕЩЕН”, таблички с этим предупреждением стояли на расстоянии нескольких футов друг от друга вдоль всего ржавеющего чугунного восьмифутового забора, окружавшего территорию. В основном отцу Салли приходилось гонять детей и присматривать, чтобы никто не забрался в старый отель и не украл инвентарь, мраморную плитку или витражное стекло. Большой Джим Салливан идеально подходил для работы, на которой особо ничего и не требовали, разве что гонять чужих детей. Своих он гонял бесплатно, а за деньги с удовольствием – чужих. Один мальчишка из-за него попал в больницу и чуть не умер. Отец Салли застукал его на территории, помчался за ним и загнал на забор, мальчишка пытался перелезть через зубчатые штыри.

Большой Джим был медлительный, крепко сбитый, гордился своим дородством, когда требовалось дородство, и мгновенно приходил в ярость, столкнувшись с любой ситуацией вроде погони за детьми, когда требовалось не дородство, а проворство. И он взбесился, когда его сперва обогнали, потом осмеяли (Большой Джим утверждал, что мальчишка, сидя на заборе, глумился над ним). Отец Салли тряхнул забор, “чтобы снять его оттуда, пока он не расшибся”, как он впоследствии объяснял полиции. Мальчишка сорвался с забора; Большой Джим вернулся домой бледный и велел матери Салли вызвать пожарных, “чтобы сняли пацана”. И послать за врачом. Салли с братом побежали смотреть, что там и как. И сперва глазам не поверили, будто странный сон вторгся в действительность. Издали им показалось, что мальчишка – руки вытянуты вдоль тела – стоит у забора и смотрит в небо. Но его ноги болтались в четырех футах от земли. Мальчишка стоял в воздухе.

Чугунный штырь вошел в мягкую впадинку под подбородком и торчал из раскрытого рта, точно черный язык. Глаз мальчишки напомнил Салли испуганный глаз рыбы, зрачок сперва метался всполошенно, но когда наконец прибыла подмога, то уже замер, остекленел и равнодушно таращился в синее небо. Много лет спустя во Франции и Германии Салли навидался всех мыслимых смертей, однако ни разу не видел ничего даже близко похожего на это зрелище: мальчик висит на заборе. Воспоминание это даже сейчас взволновало Салли, и он осознал, что прошагал полтора квартала до дома своего детства и остановился на том самом месте, где когда-то висел мальчишка. Вскоре после того происшествия штыри с забора убрали – то ли чтобы избежать повторения чудовищной трагедии, то ли чтобы помочь людям забыть столь жуткое зрелище.

Салли стоял, вцепившись в ржавый забор, и вдруг услышал далекий грохот, земля под ногами задрожала, словно прошлое, которое он вспоминал, пыталось пробить дыру в настоящее, и Салли готов был поверить, что сейчас в пустом и темном окне появится с ухмылкой отец. Но вместо этого из-за деревьев, окружавших “Сан-Суси”, показался огромный самосвал с полным кузовом грунта и на опасной скорости направился к покосившемуся дому, в последний момент повернул и промчался мимо, земля тряслась от его грохота. Сначала Салли показалось, что шофер потерял управление, так как самосвал сбавил скорость, однако было понятно, что остановиться машина не успеет и врежется в чугунный забор, который Салли по-прежнему сжимал обеими руками. Он уже приготовился к удару, но тут самосвал проскочил там, где срезали часть забора, свернул налево, на Баудон, и покатил по улице. Когда самосвал прогромыхал мимо, ухмыляющийся водитель в знак приветствия приставил ладонь к козырьку бейсболки – один из любимых жестов пьяного отца, – и лишь когда самосвал повернул на Верхнюю Главную, направился в сторону Шуйлер-Спрингс и скрылся из виду, Салли, по-прежнему сжимавший забор, сумел отогнать растерянность, волной накатившую на него. Острая боль в колене заставила его опомниться, но и она до конца не рассеяла ощущение, будто его только что навестил Большой Джим.

Кошмарное воспоминание о мальчике на заборе так же отчетливо всплыло в его памяти, как образ отца, который делился своей бедой с толпой, собравшейся поглазеть на мальчишку и дождаться подмоги. “Вот увидите, эта чертова страна уже не та. Спорим на сотню долларов, меня уволят за то, что я выполнял свою работу, – доверительно шептал отец каждому, кто готов был слушать. – Вот увидите, точно уволят”. К приезду “скорой” отец Салли убедил половину собравшихся, что жалости достоин именно он, а не мальчишка, который по-прежнему свисал со штыря в нескольких футах от зевак.