Это сделано тонко и потому усугубляет прозрачную достоверность «евангельских» глав, а памфлетная острота, не умеряясь, окрашивается горечью бесконечности: «Что было, то и будет…» И снова проступает вечный Экклезиаст — одним из потаенных мотивов романа «Мастер и Маргарита»: ибо «бывает нечто, о чем говорят: „смотри, вот это новое“; но это было уже в веках, бывших прежде нас».

То, что я хочу рассказать здесь, — собственно, не по теме. Но как не рассказать, если, насколько мне известно, булгаковеды этого не заметили?

В черновых тетрадях «Кабалы святош» я впервые увидела, как Михаил Булгаков берет урок у Льва Толстого.

Увы, прекрасное собрание классики из библиотеки Михаила Булгакова не сохранилось, и мы, может быть, никогда не узнаем, как делал писатель пометы на полях Жуковского, Гоголя, Достоевского или Толстого — все тем же любимым своим красно-синим карандашом или осторожнее — легким, черным?

Память у Булгакова была блистательная; книги, интересовавшие его, он знал прочно и подробно. И все-таки там, в собрании сочинений Л. Н. Толстого, особенно на полях «Войны и мира», было, наверно, немало красноречивых и заинтересованных помет.

Например, в том месте тома 2-го (часть 2-я), где Николай Ростов слушает, как Наполеон перед строем русских солдат говорит с императором Александром:

«Sir … — сказал резкий, точный голос, договаривающий каждую букву». И далее (опускаю французские фразы) «…прибавил Наполеон, отчеканивая каждый слог …» (Подч. мною. — Л. Я.) В первых набросках «Кабалы святош» Булгаков пробует описать голос Людовика XIV с явной оглядкой на это описание голоса Наполеона.

Первое действие. Как помнит читатель, «королевский спектакль». Мольер просит у короля разрешения показать еще один дивертисмент, «если вы не чувствуете себя утомленным»… И возникает — откуда-то из невидимой ложи — голос.

«Голос (молодой, ясный, необыкновенно четко выговаривающий слова, из сини)».

И сама реплика, не лишенная изящества, но драматургически беззвучная: «Напротив, господин де Мольер, я сам хотел просить вас об этом и боялся лишь одного, что устали ваши талантливые актеры».

В следующей черновой тетради описание голоса Людовика почти не изменилось:

«Голос из сини (необыкновенно четко выговаривающий слова, картаво клекочущий)».

Реплика в процессе работы: «Благодарю вас, господин де Мольер. Напротив. (Вычеркнуто.) Я сам хотел просить вас об этом… Ваша публика, уплатив 30 су, совершает выгодную сделку. (Вычеркнуто.) Уплатив 30 су, смеется на 10 пист… (Не дописано и вычеркнуто эффектное выражение, взятое у одного из современников Мольера: „Уплатив за вход 30 су, я смеялся на 10 пистолей“.) …и опасался одного, что устанете вы!»

И снова работа над репликой. Теперь драматург снимает все эмоциональные оттенки в ней. Остается краткое:

«Голос Людовика (из сини). Благодарю вас, господин де Мольер… О, с удовольствием, господин де Мольер».

Ясность и «необыкновенная четкость» выговаривания звучат в самом сочетании слов. Голос слышен. Ремарка снимается. Она больше не нужна.

Людовик произносит мало слов. Он дарит каждым словом и потому не расточает их много. (Как, кстати, Наполеон у Толстого не расточает лишних действий: Наполеон собирается наградить русского солдата, заводит руку назад, и в руке его оказывается орден. «Наполеон подошел к Лазареву… Маленькая белая рука с орденом дотронулась до пуговицы солдата Лазарева. Как будто Наполеон знал, что для того, чтобы навсегда этот солдат был счастлив, награжден и отличен от всех в мире, нужно было только, чтоб его, Наполеонова, рука удостоила дотронуться до груди солдата…»)

Обратите внимание: здесь нет случайного втягивания чужих образов, как это бывает с графоманами. Мастер, пробуя форму другого мастера, очень хорошо знает, что делает. И в процессе работы следы ученичества даже не стираются, а просто сходят — сами собою, естественным образом…

Была ли «Кабала святош» задумана все-таки весною 1929 года или замысел родился полгода спустя, осенью, сразу же переходя в начало работы? В любом случае последовательность художественных размышлений писателя остается: закончен «Бег»… начат «роман о дьяволе» с врезанной в него легендой о Понтии Пилате… и тут возникает пьеса о Мольере, Людовике X l V и Кабале святош… Писатель явно пробует треугольник, аналогичный тому, который сложится в романе мастера: Иешуа, Пилат и Каифа. После пьесы о Мольере Булгаков вернется к роману на другом уровне.

Собственно пьеса «Кабала святош» задумана и разворачивается как пьеса о трагической зависимости художника от в конечном счете равнодушной и всегда жестокой власти. Ремарка, открывающая первое действие (где перед нами — театр Мольера в час «королевского спектакля»): «…Сцена представляет театр Пале-Рояль. Тяжелые занавесы. Зеленая афиша, с гербами и орнаментом. На ней крупно: „Комедианты Господина“ … „и мелкие слова“».

Несколько лет спустя в повести о Мольере Булгаков расшифрует эти «мелкие слова»: «За труппою Мольера было закреплено название Труппы Господина Единственного Брата Короля». Здесь, в пьесе, «мелкие слова» значения не имеют. То, что крупно, — ключ к пьесе. Недаром при постановке в зарубежной Риге, в феврале 1933 года, пьесу так и озаглавят: «Комедианты господина». А короткое время спустя, в марте того же года, Булгаков напишет польскому журналисту Доманскому, пожелавшему переводить «Кабалу святош»: «В Русском театре в Риге „Мольер“ идет под заглавием „Комедианты Господина“, но правильнее было бы назвать пьесу „Комедиант Господина“» [64] .

(Напомню, что во МХАТе «Кабала святош» будет поставлена только в 1936 году — под дозволенным цензурой названием «Мольер» — и после семи спектаклей пьесу снимут.)

Поразителен один из самых первых откликов на мхатовский спектакль. «…В чем же трагедия гения Мольера? — недоумевал артист В. Грибков, в данном случае выступавший как критик. — Король ездит к Мольеру на спектакли, дарит ему по пять тысяч ливров, удостаивает чести ужинать с собой и стелить свою постель… наконец, вопреки желаниям святых отцов, разрешает в театре богомерзкое творение „Тартюф“!.. Почему же неблагодарный Мольер кричит в последнем акте: „Тиран!“» [65]