– Я уже не могу притормозить. Я сказала, что закончу к Курбан-байраму. Обещала. – Я упрямо смотрю вверх, пересчитываю бусины. Пусть мне не удалось найти Малику, но я уверена, что все воспоминания, которые она мне показывала, как-то взаимосвязаны. И если я сумею вычислить эту связь, выясню, почему биби ее бросила, отыщу момент, когда все пошло не так…

– Послушай, Сара. Я понимаю, каково тебе сейчас. Честное слово, понимаю. И знаю, что в нашей огромной семье легко почувствовать себя капелькой в людском море. Поэтому-то мы и должны держаться вместе. Ты же сама сказала, наши мамы предпочитают все похоронить, но мы-то так поступать не обязаны, верно?

Я сижу и молчу.

Она принимает мое молчание за согласие.

– Кроме того, у нас есть только мы. Американцы нас не принимают. А наши родители живут в своей собственной реальности. – Айша впивается глазами в мой браслет. – Я хочу, чтобы ты поняла: я здесь, с тобой. И никогда тебя не покину. Никогда.

Как ни тяжело в этом признаться, она права.

– Я ведь сказала, что обещаю, разве нет? – бормочу вполголоса.

– Конечно, сказала, – бодро щебечет она. – Так почему бы тебе не обратиться к своей старой доброй сестренке Айше и не опереться на ее мудрость и поддержку?

– Ладно. Итак. Вопрос о баба Калане был задан не случайно. – Я окидываю Айшу внимательным взглядом. – Это было вроде как испытание для наших тетушек, потому что я… – Сглатываю подступивший к горлу комок. – Потому что я видела, что с ним случилось… – Черт, как это описать? – В видении.

– В видении? – Айша вдумчиво смотрит на меня.

– Не знаю, как еще это объяснить, – говорю я, запинаясь. – Но с тех пор, как это мне явилось, я постоянно… вижу его. И не могу отделаться.

– Поэтому ты иногда притихаешь? – В голосе Айши нет осуждения. Только любопытство. – Потому что видишь… его?

– Да. И еще многое другое. – Замечаю, как Айша обдумывает мои слова, и в голове звенят тревожные колокольчики. Понимаю, как воспринимаются мои слова со стороны. Щеки смущенно вспыхивают, но обратного пути нет. – Знаю, это звучит…

– Спасибо, что рассказала мне. – Айша берет меня за руки и пожимает. – Тебе наверняка это далось нелегко.

Киваю.

– Если у тебя опять будут видения, расскажешь мне? – просит она. – Если хочешь, я, может быть, помогу тебе в них разобраться?

– Это было бы… – Меня вдруг окатывает ледяным холодом, и над плечами Айши вспыхивает красная дымка. Из ее ноздри вытекает струйка крови. – Айша, у тебя кровь.

– О боже. – Айша отшатывается, прижимая руки к носу. Мы покачиваемся на батуте. – Блузку испачкаю. – Она скатывается с батута и бежит к бассейну.

А я стою и тяжело дышу, не в силах сдвинуться с места. Что это было?

Над моей головой, на балконе, покачивается в кресле биби-джан. На солнце поблескивают очки баба Калана, словно предупреждая: «Не втягивай настоящее в дела прошлого».

– Оставь их в покое. – Я дерзко смотрю на него, потом моргаю, моргаю, моргаю, но он не исчезает, так и стоит, покачиваясь, так и смотрит неотрывно.

И мне вдруг становится очень страшно. Что произойдет, если я не сумею разгадать тайну Самнера?

То ли было это, то ли не было. Был однажды вот такой список пожитков:

персидский ковер ручной работы;

розовый с золотом фарфоровый чайный сервиз;

кольцо с изумрудом;

аккуратно свернутый молитвенный коврик.

Чувствуя, как заглядывают в окна любопытные звезды, я кругами обхожу этаж за этажом Самнера. Я превратила это в ритуал, оставляю в комнатах предмет за предметом, словно жертвенное подношение в обмен на каждое недостающее звено рассказа о Малике.

Хожу по подвалу, по первому этажу, по террасе, отыскиваю в доме новые места, где я еще не оставляла подарки.

И каждый предмет, аккуратно положенный на свое место, окутывается легким дымком, и моим глазам предстает новая мерцающая картина, которая вдыхает жизнь в отражения нашего дома.

В четырнадцать лет биби скатывает отцовский ковер. Они с баба-джаном переезжают в Кабул, чтобы никогда больше не возвращаться.

В шестнадцать лет биби пьет чай из изящных фарфоровых чашечек вместе со своей старшей дочерью, халой Фарзаной.

В двадцать лет биби среди ночи достает мамино кольцо. Ей так не хватает ее слов утешения.

В двадцать три года биби молится, сложив ладони, просит Бога избавить ее от боли в груди, задушить ее неумирающие детские мечты. Она запирается в своей комнате, оставляя снаружи далекие крики своих четырех дочерей.

Самнер наполняется воспоминаниями, цельными и яркими. В обрывочных мгновениях, брошенных мной в пучину этого дома, раскрывается жизнь биби, разворачиваются ранние картины семейства Амани. И все-таки о ней, о Малике, до сих пор ничего нет.