Я далеко не в порядке.

Он не смотрит в мою сторону, даже мельком. Вместо этого спокойно поднимается на подиум, и женщина в четвертом ряду спрашивает:

– Вы опоздали, Нолан. Все в порядке?

На что он просто отвечает:

– Да, – говорит в микрофон с непринужденной уверенностью.

Я уже видела, как он делал это раньше. Возможно, он и ненавидит пресс-конференции, но опыта у него предостаточно.

– У меня сломалась машина, – добавляет он, и все начинают смеяться.

Ладони у меня на коленях сжимаются в кулаки, пока я не убеждаюсь, что они больше не дрожат. К тому моменту, как модератор заканчивает свою вступительную речь и приступает к первому вопросу, я прихожу в себя. По крайней мере, отчасти.

– Карл Бекер, Ди-пи-эй. Нолан, вы не делали никаких заявлений о скандале с участием Мальте Коха. На ваш взгляд, отстранение на три года – справедливое наказание? И что вы думаете о нем в целом?

– Стараюсь вообще о нем не думать.

Народ довольно смеется.

– ФИДЕ решать, какое наказание справедливое, а какое нет, – добавляет Нолан.

– Лючия Монтрезор, «Анса». Нолан, как вы оцениваете свою текущую игровую форму по сравнению с Пастернаком?

Слегка морщась, он фыркает:

– Вряд ли бывает хуже, правда?

Все вновь смеются. Нолан не очень-то изменился с того ток-шоу, которое я видела несколько лет назад. Сразу вспоминаются миссис Агарвал и пищевая сода. Нолан все такой же харизматичный, в каком-то смысле вопреки самому себе. Он все еще не в восторге от пребывания здесь и не стыдится в этом признаться, но в то же время отвечает на вопросы в спокойной, обворожительной, прямой манере.

Я смотрю на него и вижу, что он не смотрит на меня в ответ, из-за чего у меня сжимается сердце.

– И вопрос для Мэллори. Прошедший год оказался для вас судьбоносным. Теперь вы здесь. Какие ощущения?

– Это…

Все поворачиваются ко мне. Кроме Нолана, продолжающего смотреть вперед, на журналистов.

Он ненавидит меня. За то, что я тогда сказала. Что уехала. Я напортачила – теперь он ненавидит меня и имеет на это право.

– Это большая честь, – слабая попытка улыбнуться. – Я рада и очень признательна.

– Эй-эф-пи, Этьен Лерой, вопрос сразу к обоим. У вас были близкие родственники, которые больше не с нами, но когда-то они играли в шахматы на высоком уровне. Делает ли это пребывание здесь более значимым для вас?

Я замираю. Не могу говорить о папе. Или не так. За прошедший месяц я поняла, что могу говорить о папе, но не хочу этого делать в присутствии десятков людей, которые…

– Не-а, – плоско отвечает Нолан, спасая нас обоих.

Модератор указывает на другого журналиста, и я облегченно выдыхаю.

– «Рейтер», Частен. Нолан, ходит слух, что до всех известных событий мисс Гринлиф состояла в вашей команде и помогала вам готовиться к чемпионату. Можете вы это подтвердить или опровергнуть?

– Не сказал бы.

Зал взрывается от смеха.

– В любом случае говорят, что мисс Гринлиф была вашим секундантом. Это дает ей несправедливое преимущество.

Нолан пожимает плечами:

– Если кто-то думает, что ей нужно преимущество, пускай внимательнее следит за тем, как она играет.

Присутствующие в зале начинают взволнованно перешептываться. Сердце стучит у меня в ушах.

– Мэллори, «Фокс-Ньюс». Вы первая женщина, которая вышла в финал чемпионата мира. Как вам это удалось?

– Я просто… – Прикусываю нижнюю губу. – Думаю, все дело в том, что моя шахматная карьера не совсем обычная. Я не очень-то успела испытать на себе царящий в спорте сексизм, в отличие от большинства шахматисток. Думаю, пока просто не успела засомневаться в себе.

– Получается, вы не думаете, что чем-то лучше ваших предшественниц?

– Нет, конечно нет. Я…

– Вы раньше не принимали участия ни в каких турнирах мирового уровня. Тогда что, по-вашему, позволяет вам претендовать на титул? Почему здесь вы, а не кто-то другой?

Я сглатываю:

– Просто…

Никакой причины нет. Мне повезло. Произошла ошибка. Я недостаточно хороша и…

– Мужик, – Нолан хрипит в микрофон, – она в буквальном смысле выиграла квалификационный турнир, чтобы попасть сюда. Может, начнешь следить за новостями?

Представитель «Фокс-Ньюс» пристыженно опускает глаза. Я бросаю взгляд на Нолана, который общается с толпой не хуже стендап-комика. Народ хохочет, кто-то даже аплодирует, настолько он кажется им забавным. Его любят, даже когда он всем видом показывает, что ему это не нужно. Я хочу крикнуть всему залу: «Прекрасно вас понимаю – я так же слепо его обожала!»