— Жги! — крикнул Памфилов.

— Представьте, что у вашего близкого человека диагностировали рак, — сказал я, и в классе воцарилась мертвенная тишина. — Представьте, что ваша подруга без вести пропала, когда по городу ходят слухи о маньяке, и никто не собирается ее искать. Денис, будешь острить?

Памфилов высунулся из-за Барановой и помотал головой.

— Спасибо, — кивнул я. — В начале июня маме поставили диагноз — рак. Нормальное лечение стоит много сотен долларов, а дома только тридцать тысяч. Рублей. Пришлось ехать в Москву, крутиться, торговать, зарабатывать.

— Че — заработал? — вытаращил зенки Карась. — Типа сам поехал?

— Прикинь, да, заработал. К счастью, там, в Москве, диагноз не подтвердился. Но когда я оттуда вернулся, выяснилось, что пропала девочка, с которой мы занимались единоборствами, и я начал ее искать. Чудом выследил человека, которого считали маньяком…

— Да ты сочиняешь, — прервала меня Баранова.

— Нет, — припечатал Илья, и его поддержала Заячковская:

— Это ж та история, когда простигосподи в Турцию хотели продать, и среди них — Алиса Микова! То-то я смотрю, ты с ней тусил.

— Похвально! — удивилась учительница.

— Да, именно эта история, — подтвердил я. — Алиса, к слову, не пострадала, и она не простигосподи. А я навел мен… милицию на преступников, из-за чего моего отца ранили, и он чуть не умер, а стрелявших так и не нашли. Вот так весело я провел лето. Не считая того, что с мая мы с ребятами практикуем армейский бой.

— Нас натаскивал тренер из Москвы! — придала вес моим словам Гаечка.

Я продолжил:

— Считайте, что Павла Мартынова, которого вы знали, убили бандиты, когда он следил за ними в заброшенном детском лагере. Вместо него буду я.

— Ментовский сучонок навел ментов, — прохрипел Чума с задней парты.

— Чумаков! — повысила голос учительница.

— Че сразу Чумаков! Меня Юрий зовут, между прочим. Юрий Юрьевич.

Класс замер. Учитель должен поставить на место смутьяна, но нашей классной едва исполнилось двадцать пять, она не лезет за словом в карман, но с отморозками остроумие не сработает, таких надо только гасить, а тут она бессильна. Ноздри Елены Ивановны затрепетали, Чума развалился на стуле, нагло скалясь — типа, давай, ничего ты мне не сделаешь.

— Вон из класса! — велела учительница.

— Права не имеете меня выгонять!

— А ты имеешь право так себя вести?

— Как?!

Теперь уже Памфилов не стерпел:

— Чума, заткнись, а?

Чума стал паясничать:

— А чего это тебе можно срывать урок и над всеми орать, а мне нельзя? Ты че, особенный? Хитросделанный?

Память взрослого любезно предоставила воспоминание, как эта сцена развернется: Чума продолжит глумиться. Елена Ивановна психанет и ринется его выгонять, он станет бегать по классу с обезьяньими воплями, ожидая, что она за ним погонится. Учительница соберет его вещи и выкинет за дверь.

Тогда происшествие казалось мне обычным: отморозок довел училку. Некоторых специально доводили, чтобы они смешно поорали, брызгая слюной.

Сейчас я поражался тому, что еще недавно не видел людей ни в учителях, ни в одноклассниках. Они были докучливыми функциями, существующими, чтобы портить мне жизнь. Я не задумывался о том, что будет чувствовать учительница, которая потеряла лицо перед классом. Для нее сегодняшний и без того сложный день будет окончательно испорчен, и некоторое время ее будет трясти перед тем, как она войдет в наш класс.

Это раньше она казалась мне вредной своенравной теткой, теперь, когда знаю, каково быть сорокашестилетним, я понимал, что она совсем еще девочка, которая пасует перед грубой силой.

Сколько ж мы гадостей сделали учителям! Как же они от нас натерпелись!

Я повернулся и спросил:

— Елена Ивановна, можно я вышвырну эту падаль из класса?

— Нет, — без энтузиазма ответила она, но ее глаза говорили: «Да, да, вышвырни! Избавь меня от этой мрази».

— Под мою ответственность, — сказал я и обратился к классу, указал на Чуму: — Вас это устраивает? Что пришел чужой и качает права в нашем классе? Обижает нашу классную? Так и будете обтекать, или кто-то мне поможет? Если мы все вместе его выпнем отсюда, то вроде как и виноватых нет.

Молча поднялась Гаечка и кровожадно сверкнула глазами. Затем — Илья. Димоны. Памфилов. Поколебавшись, встал Саня Кабанов, у которого летом застрелили отца. Подорвалась Желткова, которой от Чумы прилетало.

— Ты охренел? — рыкнул Чума. — Плесень подза…борная!

— Класс не хочет тебя видеть, — отчеканил я. — Давай, вали отсюда, пока ребра тебе не пересчитали.

— Да кто ты такой ваще? Да я тебя…

— После уроков. На трубах. — Поставил точку я. — Как мужик с мужиком, один на один. Считаю до трех. И раз. И два…