Усмехнувшись, я повёл плечами:

— Не совсем по размеру, кое-где натирает…

— И ткани, я посмотрю, нашиты непростые.

Всё же, бард не уставал меня удивлять. Ну ладно, музыкальный талант, или тот же острейший слух. Но, смердящий свет, он и магию умеет распознавать?

— Ну, а что ты удивляешься? Браслет «паранойи» я и так знаю, был у меня такой, — Виол поморщился, — Не такой, а немного… как бы это сказать… ну, для других целей.

Мои губы тронула улыбка. Сколько бывает видов таких артефактов, я примерно знал, и не составило труда догадаться, каким именно мог пользоваться бард.

— Он был настроен на женские взгляды? — спросил я.

— Громада, ты и вправду многое знаешь… Кстати, видит Маюн, я без него и не догадался бы, что супруга северного царя ко мне неравнодушна, — Виол хихикнул, — Ты наверняка знаешь, что кто-кто, а властные особы умеют скрывать свои чувства посильнее некоторой магии.

Тут бард был прав.

— Ты охмурил её, чтобы вызнать какие-то секреты Хладограда? — спросил я.

— И да, и нет. Сколько страсти в ней было, ты бы знал! Северянки знают, как раскалить постель до красного… — тут Виол осёкся, — Громада!

— Что?

— Маюнова грусть! Я вспомнил! — и, сбиваясь от волнения, он сказал, — Там, в темнице, стража сегодня обсуждала… Этот послушник, который со зверем был… — Виол качнул головой назад, и зашептал, — Его спросили про брошь на груди медоежа.

Я достал из топорища припрятанную маленькую «брошь хозяина» — красный камешек с оправой-лапками.

— Да, да! Я только очнулся тогда, плохо соображал. Меня же по голове стукнули, когда люди Сидора ворвались.

— Виол, что ты слышал.

— В общем, ту же самую фразу, что «жарче северянок в постели нет». И поэтому Сидор отправил такой подарок в Моредар… — Виол хлопнул себя по лбу, — А я-то думал-гадал, что они всё шутили про соль и лёд? Мол, лёд в соль положили, или наоборот?

Я похлопал Виола по плечу:

— Вот теперь ясно.

— Ты знаешь, громада, куда её повезли?

Поджав губы, я несколько мгновений сомневался, стоит ли обо всём рассказывать барду. А потом всё же рассказал о том, о чём Виол, будучи в темнице, ещё даже не слышал.

О Ефиме и разрушенном маяке, об Агате Ясной, и о том, что она слышала о Тёмных Жрецах…

— Не может такого быть, — бард был поражён, — Ефим?! И вдруг Тёмный… хотя-я-я… — он стал задумчиво тереть подбородок, — Агата Ясная, это Дочь Луны из Монастыря Холода? Наставница Креоны?

— Да, именно так. Она выяснила, что под Моредаром есть ещё один Тёмный. Кровавый Левон, как его называют.

— Все ниточки так и ведут к Моредару… Говоришь, Агата отплыла на Остров Магов предупредить Совет?

Я кивнул:

— Да, должна была…

Бард снова крепко задумался. И вдруг спросил совсем не то, что я ожидал:

— Громада, а почему у тебя вздрагивает голос, когда ты говоришь имя Агаты Ясной?

— Кха… — я аж поперхнулся, — Ах ты ж грязь!

Виол, растянувшись в улыбке, сразу примирительно поднял руки.

— Да ну показалось, видит Маюн!

Моё спасение пришло, откуда не ждали…

— А почему Бам-бам не любит сухари? — донёсся голос Луки.

Он всё пытался скормить сухарик медоежу, но тот не особо им интересовался. Всё обнюхивал и беззлобно морщил нос.

Тут же я вспомнил о шелкопрядах, спрятанных внутри топорища, и усмехнулся.

— Боюсь, то, что он любит, стоит не очень дёшево.

— Его этими сухарями в подземелье закормили, — добавил бард, — Так что его можно понять.

— Вот видишь, Бам-бам, — Лука почесал затылок и оглядел лес вокруг, — Надо тебя чем-то другим кормить.

Тут я опомнился:

— В смысле Бам-бам?!

Ответом мне были невинные глаза мальчишки:

— А что такого? Ну это же он стучал так по крыше землянки — бам, бам!

Как назло, мимо пронёсся Кутень, весело протявкав:

— Бам-бам-бам!

Я нахмурился, покосившись на его силуэт, унёсшийся к верхушкам деревьев.

Ну, предположим, я отступил… нет, не так… я позволил наглой девчонке дать церберу имя. Скажем так, Дайю застала меня врасплох, да и кличка вполне неплохо подошла. Так что теперь Кутень — это Кутень.

Но сейчас я вроде бы ясно сказал упрямому Луке, что медоежа зовут Таран.

— А я вроде бы уже говорил, как его звали, — напомнил Виол, но медоёж сразу рыкнул, будто услышал в мыслях барда ненавистную кличку «Кактус».