— Теперь точно убирайся! — крикнула я, получив в ответ резкий выпад и мой крик. Харрис обхватил меня руками и поднял, сжав мою талию и ноги. Он держал меня на руках: робкую, злую, напряженную и смущенную. Но согретую его руками. Молча он вошел в мою клетку и донес меня до кровати, уложив поверх простыней. Я вжалась в них, желая, чтобы он ушел. Прищуренные глаза Харриса продолжали бродить по мне, словно я экспонат. Он не касался меня, пока что-то в его глазах не изменилось. Грубая рука мужчины сковала мое горло, с силой сжимая его. Кровь прилипла к моей голове, я глотала воздух, смотря четко в глаза Харрису. Его холодное лицо не выражало ничего, а ледяные глаза смотрели на соприкосновение его руки и моей шеи.

— Никто, Тереза, не смеет приказывать мне, — прошептал он, не ослабляя хватку своей руки. Воздуха не хватало, и я вцепилась своими ногтями в его руку, глазами умоляя отпустить меня. Страх. Он пришел тогда. Страх того, что меня убьют. Он убьет. Он задушит меня. Он и глазом не моргнет, как будет смотреть на мое мертвое тело. А я слаба, чтобы дать сопротивление мужчине.

— Больно, — пропищала я, заставив его пошатнуться и прищурить глаза. Он развернулся так быстро, что я вздохнуть не успела. Его фигура исчезла, и я расслабилась, залезая под одеяло. Мне было стыдно, больно и обидно за случившееся. Действия Харриса сводили с ума, а резкое появление или предательство Андреаса парализовало. Я была загнана и потеряна.

На утро болела так, будто проехалась головой по всему Дублину. Меня морозило и легкий озноб покрывал мою кожу. Я пролежала в кровати весь день, зарывшись и выглядывая только для того, чтобы схватить листы бумаги и порисовать. Я рисовала свой дом, рука дрожала, но я продолжала, вспоминая все в мельчайших деталях. Слезы капали на бумагу, оставляя разводы на белом листе и линиям карандаша. Сжав грудную клетку, я свернулась в комок и желала проспать весь оставшийся день.

Я пришла в себя, нашла более комфортную одежду среди всего разврата и спустилась в сад. Моей больной голове необходим был воздух. Я ещё в первый день заметила, как сильно запустили сад и теплицу, оставив две лавочки пылиться на небольшом участке, выложенной плиткой.

Та самая мастерская, в которой в наказание меня запер Харрис, оказалась очень полезной. Множество инструментов и материалов для ухода за садом. Я закатала рукава кофты, вытаскивая из мастерской лопату, грабли, секатор, мотыгу и минеральные удобрения. Возле мастерской стояла теплица из стеклопакета, заходя в неё, мне становилось не по себе от заросших растений. Возводимая на кирпичном фундаменте теплица способна была выдержать ветровые и снеговые нагрузки. Но даже мне, как любителю, была заметна рука мастера. Когда-то здесь все же были растения, но они быстро угасли, за ними попросту перестали ухаживать.

— Чем ты занимаешься? И что на тебе надето? — резкий голос заставил сердце сделать сальто, я подпрыгнула на месте. Чёрт. Я не слышу его шагов, даже шуршания листвы… Харрис стоял в повседневной одежде: черные брюки и облегающая футболка, подчеркивающая рельеф его тела.

Я стояла в оранжевой тунике и черной жилетке, держа в руках грабли и перчатки. Выглядела совсем не женственно.

— Я заложница с правами на свободное передвижение. Вы сказали, я могу свободно передвигаться по дому и саду, находя себе занятие. Среди всего пафоса этого дома, бассейна и декоративного прудика с живностью, я нашла неухоженный сад. Могу я хоть им заниматься? — спросила я, сделав упор своего тела на грабли. Харрис вскинул густую бровь, его голубые глаза на солнце светились, словно сапфиры.

— За садом не ухаживали около пяти лет. Заросли, грязь, слякоть и холодная погода. Уверена, что это занятие для таких, как ты? — спокойно спросил он. Я прищурила глаза, медленно осматривая мускулистые руки.

— Для такой, как я? Изнеженной, капризной и избалованной? — улыбнулась я, обхватив деревянную основу граблей. Харрис улыбнулся уголком самодовольных губ и осмотрел теплицу, в которой работы выше крыши.

— Только потом не плачь, — кинул он и развернувшись, скрылся в доме.

Я понимала, что моё пребывание здесь неизбежное и обратного пути нет. Мне не сказали причину, не сказали время пребывания здесь. Я была словно эксперимент, который поместили в чужую среду и приказали обитать в ней.

Я с детства была очень приспособленным ребенком, спокойной и рассудительной, даже в возрасте вечных капризов. Родители не дождались от меня «Купи, купи!» в детском возрасте, зато получили ответственного ребенка, умеющего убирать за собой еду. Я не была избалованной. Никогда. И не была глупой. Сутками я могла находится на работе отца: анализируя рынок, изучая маркетинг, продажи, бухгалтерию и юридические вопросы. Я занималась подготовкой стать главой фирмы с того возраста, когда впервые заработали гормоны в организме. Отец надеется на меня, он верил в меня и растил как собственного сына, которого всегда хотел. Он не мог доверять кому-то из компании и отдавать её в руки чужого человека, хоть и по собственному желанию передает и отрекается от неё. По его словам, чем раньше я начну, тем легче мне будет во взрослом возрасте, когда его не станет и помогать мне будет не кому. Мне мешало лишь мое творчество, которому я предпочитала отдавать больше времени и сил, чем бумагам в офисе. Я часто засыпала за столом с карандашом, на утро довольная, смотря на свое искусство. Моя комната была увешана набросками и эскизами, ведь каждый из них я хранила. В осознанном возрасте я нарисовала свою первую картину, на которой была изображена девушка у моря, смотрящая в неизвестность. Почему именно девушка? Главный замысел был в том, что никто не видел ее лица, а значит и выражения. Возможно, она плакала или счастливо улыбалась, скучала или наоборот, горевала и ненавидела того, кого скрывает горизонт. Ответ на вопрос я не смогла долго скрывать, моей второй картиной была возлюбленная пара.

Девушка по-прежнему смотрела на море, а мужчина рядом с ней смотрел на девушку так, словно видел в ней всю красоту этого мира, не обращая внимание на море.

Живот жалобно заворчал, я отбросила в сторону перчатки и осмотрела преображенную теплицу. Я удалила сорняки, чтобы они не доставили проблем моим будущим растениям, внесла органические соединения в почву и улучшила питательность перед зимой. Не знаю сколько времени я провозилась здесь, но, когда я заходила в дом, Харрис и Эйвон были в зале. Они не слышали, как я открыла дверь, а я слышала четко доносившийся голос Харриса. Он был зол. По интонации злобного и громкого голоса сложно этого не понять.