— Так и есть, милый, — прошептала она, — так и есть.

Он гладил ей спину. Она была покорной и выгибалась под его рукой точно кошка. Пашка развернул Лизу лицом к себе. Она по-доброму улыбнулась ему.

— Ты хочешь взять меня опять в коридоре на полу?

— Мне всё равно где.

Он поцеловал её в губы.

— Ты необычно целуешься.

— Ещё я ненавижу вот это. — Он взял её за голову руками и потёр большими пальцами её веки. — Через пять лет я буду уже вполне взрослым!

— Тише… тише… — она погладила его по растрёпанным волосам. — Через пять лет мне будет уже тридцать.

— Мне плевать.

Он развернул её спиной к себе и начал медленно выбирать шпильки из волос, аккуратно разрушая причёску. Бросив на пол последнюю шпильку, он уткнулся носом в светлую копну, втягивая ноздрями аромат. Они пахли зелёным чаем, сигаретным дымом, дорогой машиной.

Он повернул её лицом и задумчиво с грустью сказал:

— Сегодня я тебя брошу. Я хочу тебя трахнуть и бросить.

— Что ж, валяй. Надо было сделать так ещё вчера.

— Вчера я не смог. А сегодня я очень-очень постараюсь тебя бросить.

— Перестань повторять. В конце концов, мне это не совсем приятно слышать.

— А что тебе приятно слышать?

Он взялся ласкать её грудь.

— Ну… Какая я потрясающая… — Голос её захлёбывался. — Как хорошо я пою…

— О да! — замер он на секунду. — Поёшь потрясно!

— Что я злючка и врушка… А!

Он упал перед ней на колени и снял одну за другой туфли.

— Спасибо. А то ноги невозможно затекли. Весь вечер на каблуках.

Он гладил и массировал её распухшие промятые туфлями ноги.

— Продолжай. — Он хотел слышать драгоценный голос.

— Мне приятно знать и слышать, что меня любят… Ай!

Он, подняв гармошкой подол платья, больно укусил её за бедро, она тут же стукнула его по спине.

— Ну зачем? — жалобно спросила она, повысив голос.

— Хочу оставить на тебе побольше следов, чтобы ты долго помнила, что была моей.

— А давай посмотрим, пройдёшь ли ты медицинскую комиссию во флот, если я тебя всего искусаю?

— Нет. Я тебя по-любому никогда не забуду.

— Думаешь, я тебя забуду? Ой!

Он снова её укусил.

— Хочу, чтобы ты больше никому-никому не досталась.

Она хлестнула его по щеке и оттолкнула. Затем пошла в комнату, подтягивая на ходу платье и бросая:

— Дрянной мальчишка! Очень много о себе возомнил.

Тогда Пашка вскочил, догнал её в два прыжка и так рванул сзади за платье, что оно с треском превратилось в халат. Она обернулась, но не успела ни возмутиться, ни отчитать его, так как тут же оказалась поваленной на пол под ним, поспешно стягивающим штаны и раздвигающим ей ноги. Он вонзился плотью в её плоть со всем молодецким рвением. Несколько раз она ударила его по спине, но поняла, что это бесполезно, и отдалась всецело его воле.

Потом они лежали на полу; потом вместе мылись; потом она обрабатывала его рану; потом они спали, обнявшись, в постели; потом он ещё раз любил её — на этот раз кротко и нежно, как ягнёнок; потом вместе позавтракали; потом Пашка жадно поцеловал её на прощанье; потом…

На этот раз он изо всех сил старался порвать прочную невидимую нить, связавшую его с Чайкой. Ему удалось не искать с нею встреч. Он смог заглушить сердечное нытьё каждодневными заботами. Он смог усмирить жаждущую плоть. Он отверг обаяние этой одурманившей его женщины. Он одержал очередную победу над ней. Сначала он подчинил её себе, затем отказался подчиниться чувствам, которые она пробудила в нём. Слишком много унижения надо было претерпеть.

Пашка успешно сдал экзамены в школе, уехал в Петербург к тётке, поступил в Морскую академию имени адмирала Макарова, прилежно учился и вообще хорошо себя вёл, кроме тех случаев, когда ему давали увольнительную и он пускался во все тяжкие. Отец и мать его вздохнули с облегчением — сын был при делах.

Но если бы сердце было конвертом и его можно было распечатать, мы смогли бы в нём увидеть бережно хранимый образ Лизы Чайки в продажном красном платье, развивающимся над морем алым парусом.

XVIII

Спиридоновка. Август 2001 года.

— Ну что, петербуржец, потолкуем? — заговорил Палашов, когда Пашка отозвался на его молчаливое приглашение и они вышли с кладбища.

Он достал из кармана сигареты и закурил.

— Можно мне тоже? — попросил Пашка.

Следователь прикурил и ему.

— Отличный… — «был» не хотело срываться с языка, — парень. Настоящий. Мечтатель. Самый стоящий из всех, кого я знаю. Преданный. С ним и в огонь и в воду. Такого — на войну, так непременно погиб бы героем. Он не слабее меня, но не агрессивный, не напористый. Вдумчивый. Я горд быть его другом.