В понедельник он отправился в коллегию адвокатов и подал заявление вместе с документами на прохождение квалификационной комиссии. Секретарь дала ему перечень вопросов, ответами на которые он должен был владеть. Он бегло просмотрел их, но ему мешало и донимало желание пойти к Милиному дому и увидеть её, посмотреть хоть одним глазком. Надо было что-то с этим делать, и он вернулся в район и пустился на поиски тренажёрного зала с грушей. Тамара Васильевна запретила «корёжить потолок своими крючками», поэтому оборудовать тренировочное место в съёмной квартирке не получилось. Нужно было срочно найти другой вариант, и руки чесались найти его побыстрее.

Небольшой зал нашёлся на территории стадиона «Крылья Советов» на проспекте Будённого. Евгений вломился туда в неурочное время, когда там занимались другие люди. Груши и мешки здесь видали виды. Один мужичок начал подкатывать к нему с наставническими целями. Палашову не хотелось сейчас объясняться с людьми и рассказывать о себе, поэтому он просто молча, специально для мужика, стянул футболку, встал в стойку и отдубасил боксёрский мешок серией ударов, после чего у мнимого наставника вопросов не осталось, и тот отвалил. Полчаса он самозабвенно наминал бока мешку. Этого хватило, чтобы вернуть душевное равновесие. Обтираясь полотенцем, он также стремительно покинул зал.

Дома Палашов принял душ и уселся на диван с листами экзаменационных вопросов их изучать. Для пущей уверенности он заглянул в административный, налоговый, семейный и трудовой кодекс. Экзамен состоится не так скоро, как хотелось бы. Нужно было пережить Новый год. Времени на подготовку должно хватить.

С приходом к власти нового президента, по образованию юриста, вопрос о проекте закона «Об адвокатской деятельности и адвокатуре в Российской Федерации» был снова поднят и на данный месяц находился в разработке у Государственной Думы. Жизнь должна меняться к лучшему. Пусть не так быстро, как Палашову бы хотелось. Кто бы что ни говорил и ни думал, он знал одно: управлять огромной страной намного труднее, чем рассуждать об этом, сидя за бутылкой водки на кухне. Постоянно балансировать и удерживаться на месте, на выбранном непростом пути, когда в случае ошибки тебе могут снести башку как свои, так и чужие, — это очень тяжёлый труд. На этом пути могут быть излишки, но, пожалуй, издержек намного больше. И даже если ты что-то и имеешь, может быть, и немало, как за это приходится отдаваться, любить и служить! Труднее всего получить всенародное признание. Особенно от умников, сидящих за бутылкой на кухонной табуретке. И хочется спросить такого «умника»: «Что же ты сидишь здесь пьяный и немощный, если ты такой умный? Что же ты болтаешь вместо того, чтобы делать?» Приходится точить камень потихоньку, как вода, чтобы не прослыть диктатором и злодеем. И что бы ты ни сделал, ты всё равно будешь плохим. Просто потому, что руководишь непомерно огромной страной.

Палашов испытывал со своей стороны чувство благодарности за то, что в стране прекратился бесконтрольный произвол и передел сфер влияний. И в конце туннеля появился хоть какой-то просвет. Но работы ещё предстоит выше крыши. И если каждый на своём месте будет отдаваться, любить и служить, страна заживёт совсем по-другому. Думай каждый о другом, не придётся думать о себе.

VIII

Москва. Июль 2002 года.

«Ванечка! Где он?» — эта мысль вытолкнула Милу из липкого тяжёлого сна. Сердце колотится сильно и с перебоем. Она начала вспоминать, как измученная передала ребёнка Жене. При мысли о любимом тревога отступает и захлёстывает нежность. Она узнаёт персиковую постель, поворачивается к стене. Вот они, её мужчины, сладко сопят. Большой и сильный лежит на спине, а крошечный и беспомощный притих животом на его животе, головушка в сторону на груди, ротик натерял лужицу слюнок возле соска. Женя прижимает Ванечку к себе обеими руками, придерживает за спину. Малютка пригрелся на нём и смог успокоиться и уснуть. Когда Мила засыпала, Женя тихонько пел Ванечке:

Спят, спят мышата, спят ежата.

Медвежата, медвежата и ребята.

Все, все уснули до рассвета…58

А больше она ничего не помнила, потому что уснула сама.

Она тихонько встала, осторожно стянула горячие ладони жениха с ребёнка, взяла карапуза на руки. За окнами уже рассвело. Мила прокралась по коридору в соседнюю комнату, где доверила сыночка детской кроватке.

На кухне призывно жужжал холодильник. Она стащила из тарелки кусочек нарезанного с вечера сыра, запила кипячёной водой. На глаза попались рисунки из блокнота. Женя так и не расстался с ними, никуда не сунул, таскал с квартиры на квартиру и вывешивал каждый раз на холодильник. И всё-таки портрет Олеси здесь был лишним. Она осторожно сняла его и спрятала в сумку, которая сиротливо продолжала стоять в коридоре. Вернувшись в постель, Мила зарылась в одеяло и прижалась спиной к спящему уже на боку Жене.

Через два часа Мила проснулась, сладко потянулась. Где-то в ванной журчала вода, а Жени рядом не наблюдалось. Она полежала спокойно, прислушиваясь к себе. Где-то болело, где-то ныло, но всё тело было истомлено и напоено сладостью. «Изумительно!» Это слово вспыхивало в ней на разные лады. Хотелось поделиться счастьем, и Мила, набросив на себя халатик, отправилась в коридор к тумбочке с телефоном.

— Алло!

— Мама, мамуля, привет! Я так счастлива… Это изумительно… просто изумительно… У меня нет слов.

Мила не узнавала свой голос, похожий сейчас на журчание лесного ручейка.

— Почему ты молчишь?

— Женя жив? — засмеялась Галина Ивановна, и Мила почувствовала, что мама смеётся сквозь слёзы.

— Жив. Жив, конечно. Он сейчас в душе. А Ванечка спит в кроватке. Мы промучились от колик почти всю ночь, но под утро сынка пригрелся на животе у Жени, и они оба уснули.

— Он скоро проголодается и проснётся… А ты хотела ещё папе позвонить.

— Да. Точно. Ты придёшь с Ваней посидеть, пока мы в загс будем ходить?