— Какой сарай, милая?

— К Глуховым во двор.

— Батюшки! Зачем?

— Ну… Они хотели выпить самогону.

— Господи, Мила, ведь вся деревня знает, чем они занимаются на этих своих вечёрках! Зачем тебя понесло?

— Мамочка, я же уже сказала, что не знаю…

Мила взглянула на следователя. Он только возвёл глаза к потолку, а потом участливо покачал головой, но не разъединил плотно сомкнутых губ. Мила прикусила губу, набравшись в этом жесте храбрости, и продолжила:

— Мамуль, ужасно не хочется тебя огорчать… Но я наделала кучу глупостей. — Мила заговорила очень быстро. — Я пошла с ними, пошла в этот сарай. Там оказался Ваня. Он пытался зарезать корову. Они били его. Глухов связал его и допытывался, зачем Ваньке далась эта корова, но тот молчал. Потом они все выпили, и он предложил кому-нибудь… поразвлечься с Ванькой. А я выскочила вперёд и сказала, что он мой.

Галина Ивановна растерянно и удивлённо смотрела на дочь, руки её безвольно лежали на коленях. Она оглянулась на Евгения Фёдоровича, словно ища хоть какой-нибудь поддержки. Он ничем не мог смягчить этого удара по материнскому сердцу, разве что сказать, как он относится к её дочери, несмотря на всё это.

— Это чистая правда, но это только начало, — сказал он спокойно и грустно.

Мать вернула взгляд на подавленную, но решившуюся дочь.

— А потом Ваня рассказал мне шёпотом, почему хотел зарезать корову. Это, оказывается, из-за Олеси. Глухов, оказывается, совратил Олесю. А Ваня всё это знал. И он был влюблён в Олесю. А потом я развязывала его, и мы ударились лбами, и вдруг поцеловались, и набросились друг на друга…

Мила крепко зажмурила глаза и сделала над собой усилие.

— Все эти ахи-охи вокруг… Мне было больно. Я, кажется, крикнула. Мы не предохранялись, мам. И у Вани это тоже было первый раз…

Галина Ивановна снова посмотрела на нахмурившегося следователя, спрашивая глазами, при чём здесь он?

— Потом мы целовались до утра. И я придумала ещё одну глупость. Я решила, что Ваня сможет незаметно уйти. Но Рысев заметил, и зачем-то схватил нож, а Певунов Ваню толкнул прямо на этот нож и — представляешь? — убил.

— А! — Галина Ивановна судорожно вдохнула воздух.

— И я была в таком ужасе, мамочка. Я провалялась в постели до обеда. И к вечеру я смогла встать, пошла выносить ведро. И тогда я увидела Евгения Фёдоровича в машине. Я схватилась за него, как за спасительную соломинку. А он оказался спасательным кругом… И я ему всё подробно рассказала, как это произошло.

— Глухов арестован. Я веду расследование, — заговорил Палашов рабочим тоном. — Тело Вани Себрова — в венёвской больнице. У меня есть предположение, что Мила беременна.

В конец растерявшаяся мать только спросила:

— А как же корова?

— А что корова? С ней всё в порядке. Жуёт траву. Может, вам всё-таки выпить? Ну, хоть валерьяночки?

— Да, да… — поднялась Галина Ивановна. — Пойду, накапаю.

Мила тоже вышла, только на балкон. Она открыла фрамугу, но воздух врывался душный и вонючий. Палашов поднялся и вышел за девушкой. Он встал сначала сбоку, но, понаблюдав за невидящим Милиным взглядом, протиснулся между нею и открытым окном. Она тупо посмотрела на него. Он постарался ей улыбнуться.

— Ну, что, Мила Кирюшина? Ты молодец!

— Да. Молодец. Сделала ещё одного человека несчастным.

— Зато одержала маленькую победу.

— Как я устала от этих сражений, — безразлично сказала девушка. — Как я устала от вас!

Это было сказано уже зло. Она в сердцах толкнула его в грудь.

— Разумеется. Третий день вместе… Я бы тоже отдохнул. Потерпи, чуть-чуть осталось. А теперь хватит истерить, и пойдём выводить из нокаута твою маму.

Он небрежно схватил её за руку и повёл вон с балкона.

Когда они вошли на кухню, Галина Ивановна сидела за столом, шевелюра её уже не была в прежнем порядке, на столе стояла бутылка водки, а рядом пустая стопка.

— Беда не является одна, да? — спросила она у входящей молодёжи, а потом, глядя на бутылку: — У меня дома валерьянки нету. Не держим. Да.

Палашов отпустил Милу и оглядел свежевыкрашенный потолок и поклеенные обои. Вот где залило!

— На Милкины художества уходит столько денег! — пожаловалась она бутылке и потянулась, было, за добавкой, но следователь успел выдернуть её прямо из-под руки. — Коту под хвост всё, да?

— Думаю, нет, — ответил мужчина, — но многое зависит от вас.

Он поставил бутылку на подоконник. В это время девушка подошла к матери и бросилась перед ней на колени.

— Мамочка! — Мила обняла мать за талию. — Прости меня!

Она плакала. Галина Ивановна тоже обняла дочь, вздохнула и ласково произнесла:

— Дорогая моя, любимая, да куда я денусь?

Мужчина оставил женщин наедине, усевшись в коридоре на край пуфика, на котором лежала брошенная и забытая Милина сумка. Пусть девочки поплачут и успокоятся. Он поглядел на часы. Без пяти минут три. Надо бы Лашину позвонить. Он выждал минут пять и ступил на порог кухни. Мать с дочкой обнимались стоя. Милиного лица он не увидел, а Галина Ивановна пустила слезу и порозовела.