Мила стояла какая-то потерянная, сама не своя. Она не смотрела на него нарочно. Обувшись, он подошёл к ней и тронул за руку:

— Всё будет хорошо.

Он сказал это тихо, почти шёпотом.

— Не надо, — ответила она, отнимая руку. — Уходи… те скорее.

— Да, ты права. Закрой за мной дверь, я ухожу.

Он открыл замок, легко, как будто много раз уже делал это.

— До свидания, Галина Ивановна!

Покричал и, дождавшись ответа, перешагнул порог. Потом обернулся и посмотрел Миле в лицо. Она по-прежнему прятала глаза, но приоткрыла рот, словно хочет что-то сказать. Хочет, но не может.

«Господи, какая же ты сладкая, графинечка!» — подумал он про себя, а вслух сказал:

— Я спущусь по лестнице. — За бравадой он пытался скрыть расползающуюся в груди тоску.

— Я провожу…

Опять не глядит на него. Она посмотрит, только если он скажет что-нибудь шокирующее или крайне возмутительное. Не трудно подобрать в голове какую-нибудь гадость, но… нет, не хочется.

Они пошли по коридору медленно, тесно, но не касаясь друг друга, молча — слова словно ускользали от них, оставляя одни немые беспомощные чувства, щемящие чувства, словно от души отрывают добрый кусок. Они подошли к лестнице. Палашов с надеждой вскинул на неё взгляд, но она не ответила на него, пряча глаза. Он вымучил:

— Пока, графинечка… Мила…

Развернулся и начал неохотно спускаться по лестнице, как будто его ведут на эшафот, а он не успел сделать столько важного. Распоротая рука почему-то заныла, точнее почему-то он вдруг почувствовал, что она ноет. Мила смотрит ему в спину, он точно знал это. Она, наконец-то, смотрит на него. Решилась! Думает, он не видит, значит, не чувствует, не знает. Но у него спина горит от этого взгляда, и горло сжимается. Пройдя пять ступенек, он всё ещё чувствовал спиной её обжигающий взгляд. Он резко остановился, развернулся и, пролетев эти пять разделяющих их ступенек, сгрёб девушку в объятия и поцеловал в губы. Поцеловал порывисто, жестоко, испепеляюще, исступлённо. Потом он резко оторвался от неё, поддерживая за локти.

— Умоляю тебя, иди! — сказал он хриплым не своим голосом. — Невыносимо хочу тебя! С ума свела!

Но она не тронулась с места, не могла идти. Тогда он развернул её к себе спиной и, крепко держа за талию, повёл обратно к квартире. Перед дверью он прижался к ней на секунду всем телом, вдыхая с наслаждением её запах, а потом осторожно подтолкнул в квартиру. Она вошла как пьяная. Он захлопнул за ней дверь и потихоньку побрел прочь, чувствуя себя избитым волком, которому чуть не оторвали башку. В голове набатом отдавался каждый шаг. Через пару пролётов лестницы он остановился, провёл руками по лицу, по кудрям, прижался лбом к прохладной стене и на минуту замер. Постояв так, ему удалось немного прийти в себя и оставшиеся пять этажей он смог пробежать. Можно убежать от девушки, но нельзя убежать от самого себя. И это он скоро узнал.

Машина безропотно поджидала его метрах в десяти от подъезда. Преодолевая их, он не стремился больше поймать взгляд девушки из окна дома, но он ощущал его на себе почти плотски — она провожает его глазами. Палашов открыл автомобиль и сел. Поглядел на соседнее сиденье, где четыре часа кряду сидела она, та, от которой сейчас болело всё, сглотнул. «Совсем от рук отбился. Несчастная девчонка взяла и просто голову оторвала. Хотя, чего греха таить, она не виновата. Вот, и, поди, разберись в любви-то в восемнадцать лет, если тут в двадцать восемь голову теряешь и становишься дурачком. Повезло, так повезло. Что теперь делать с Любушкой-голубушкой? После такого взрыва все наши отношения снесло и разнесло. Оставаться с ней — немыслимое свинство. А ведь она дорога мне!»

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Осенний холод

Ну а если спросят вдруг:

Где любимая и друг? –

Промолчи в ответ с улыбкой,

Чтоб никто не видел сердце,

Поседевшим от разлук.

Из стихотворения «Дорога без конца» Татьяны Калининой.

Июль 2015 года.

— Только не в этот раз, — умоляет она. — Только не в этот раз.

Тайком целует исколотую руку, оставляя мокрые следы. Вспоминает, как они редко виделись последнее время в промежутках между их серьёзными работами. Её допустили к росписи нового храма, она пишет светлые полупрозрачные фрески на евангельские мотивы; он опять защищает кого-то очень важного, расследует сам дело, ищет хоть какие-то зацепки, пропадает целыми днями. Сын растёт, как полынь. Но они очень любят его и надеются, что эта самозабвенная любовь убережёт его от опасных соблазнов и жестокости. Дочь целыми днями — в детском саду. Они по очереди, мать, отец или бабушка, несутся за ребёнком после работы. Мама ещё молодая и не собирается бросать работу даже ради любимых внуков. Воспитатели криво смотрят на их вечно опаздывающую, вечно несущуюся семейку. Хотя на него-то они, наверное, смотрят с почтением, даже с благоговейным трепетом (они же тоже женщины, в конце концов), а вот на неё криво. Это просто они не видели их вместе, не видели его глаза, когда они обращены на неё…

…Она поглощена работой, стоит на лесах метра два высотой. Рубашка вся в краске, на голове самая примитивная косынка. Кажется, она вся чумазая. И тут она слышит, как окликает родной голос. Мгновенно её пронзает волнение. Она резко разворачивается, ловит его взглядом и чувствует, что летит на него вместе с лесами. Она ощущает, как леса ушли из-под ног. И тут она падает в его сильные руки, и он крепко прижимает её к себе. А вокруг взрываются брызгами банки с краской, сыплются валики и кисти, и мастерки.