— И что же мне теперь делать, командир?

— Для начала не отказываться от адвоката. Потом покаяться за Олесю. Перед отцом её покаяться. Он же друг ваш всё же, или что-то в этом духе. Что бы там Олеся ни хотела, как мужчина и как старший, вы должны были проявить благоразумие. Дальше я подумаю, что мне с вами делать. Что вообще тут можно сделать?

XI

Когда Палашов вошёл в соседний кабинет, по «великолепию» ничем не уступавший предыдущему, всё в нём выдавало безуспешную рабочую обстановку. К гадалке не нужно было ходить, чтобы сразу понять, что Бургасов с Евграфовым топчутся на месте четвёртый час.

— Здрасьте. Палашов. Покурим?

Пачка была под руками. Он выбил три сигареты и протянул сперва Евграфову.

— Не курю, — угрюмо буркнул тот.

— Но ведь пробовали когда-нибудь? — пожал плечами Палашов и мягко настоял: — Курите.

Евграфов зацепил сигарету двумя почерневшими от солнца мозолистыми пальцами и отправил её в строгий мужской рот с желтоватыми зубами. Огонёк зажигалки окрасил его умное молодое обветренное лицо с залихватскими усами. После первой успешной затяжки из его груди вырвался сдавленный кашель.

— Кирюх, теперь ты, — нетерпящим возражений тоном произнёс Палашов, и они повторили нехитрую операцию с пасмурным Бургасовым.

Последним Палашов не забыл себя. Он встал чуть в стороне, блаженно выпуская дым и буравя по очереди компаньонов пристальным, но не лишённым дружеского тепла взглядом. Все трое молчали, пока дым не заволок каморку и не начал пощипывать глаза.

— Михаил, вы, случаем, не знаете Глухова из Спиридоновки? — потирая переносицу, первым заговорил Палашов.

Тот задумался на пару секунд и ответил:

— Да, слыхал про такого. Даже в лицо помню. Заносчивый, б…, задавака.

Палашов понимающе кивнул головой и выдержал паузу.

— Мы вот с Бургасовым всё понимаем: и что бес вас попутал, и что семью кормить надо, и как тяжко смотреть в глаза полуголодной женщине с маленькой, ни о чём не подозревающей, славной дочуркой. Но я лично не могу понять, почему за эти эпизодические куски мяса на вашем столе должна платить Наталка. Неужели же они, те, кого вы покрываете, — закоренелые бандиты, и не сносить вам головы, если вы нам о них расскажите? Посмотрите на него, на вашего следователя. Вы знаете, что он из породы норковых охотничьих?

Кирилл откинулся и мотнул головой с легким подобием усмешки на лице. Евграфова слова о дочери явно задели за живое. Он принялся усердно тушить сигарету о стенку жестяной банки.

— Он будет землю рыть до тех пор, — продолжал Палашов, — пока не достанет их всех из-под земли. Но вы же любите жену, так? Вы же для неё, чёрт возьми, туши эти телячьи ворочали? Так неужели же вам не противно, что она будет во всём этом участвовать? Вот эта рожа, — не обижайся Кирилл! — пусть и весьма приятная, но чужая, будет маячить возле неё, задавать вопросы, выпытывать, вынюхивать, допрашивать, в конце концов, пока не прознает про всех ваших знакомых, друзей, приятелей. Потом с каждым из них повторится похожая история. И скоро мы, да и они, узнаем о вас всё. И вы загремите на всю катушку только потому, что хотели накормить семью и не хотели выдавать подельников. А Наталка, ваша маленькая дочурка, будет расти в это время без вас. Будет — не будет знать, что папа уголовник, это не важно. Она без отца, без вашей поддержки. Вы не сможете из тюрьмы обеспечить её всем необходимым. А ваша жена, молодая женщина ещё, останется без мужика в хозяйстве и, извините, в постели. Да, женщины наши терпеливы, сильны, многое могут вынести, но вы только представьте себе…

Палашов смотрел всё это время на Михаила, который, очевидно, весьма ярко представил себе будущее семьи.

— Ладно, пойду я, — сказал Палашов, подходя к столу и бросая окурок в жестяную банку. — А вы, Михаил, хорошенько взвесьте всё и решите для себя, с кем вы.

И, тронув за плечо Бургасова, словно поддерживая его и передавая ему эстафету, вышел из прокуренной каморки.

* * *

Евгений Фёдорович листал протокол, который подписал Глухов. Подследственный не вызывал в нём ни праведного гнева, ни презрения. Жалость тоже была неуместна. Удовлетворение дано не было. Душа осталась в каком-то неопределённом подвешенном состоянии. Может, у Бургасова всё вышло иначе?

Тут-то и подсел к нему в машину вполне себе довольный Кирилл.

— Ну как?

— Да. Их было четверо. Один — наш с тобой старый знакомый. Вышел полтора года назад.

— Кто?

— Чернов.

— Этот теперь опять надолго загремит. Ему, как Евграфову, не отделаться пятью годами. Ну что, полетели? А то ласточка моя уже заждалась.

— Всегда готов.

Мужчины пустились в обратный путь.

— Ты куда, когда вернёмся? — поинтересовался Кирилл.

— Надо бы на рынок, но, боюсь, он уже закрылся. Схожу домой к пострадавшей. Будем составлять список, кого она в тот день видела на рынке. Свидетеля надо найти. Кто-то ведь распустил слухи, что это соседка-конкурентка её пожгла. Из тех, кого опросили, никто ничего не видел. Потом насяду на соседку. В больницу бы ещё надо. Парня моего пора бы выписать на похороны. Кабы чего не упустить при этом.

— Спасибо, что помог с Евграфовым.

— Да не за что. Мужик наконец осознал положение.

— Вруби какой-нибудь музон, что ли.

— Всё в твоих руках. Ты же напротив бардачка с кассетами сидишь.

Кирилл открыл кассетную колыбель и, покопавшись в ней изрядно, извлёк старенький альбом группы «Лесоповал»33.

Услышав блатную тему, Палашов подумал: «Хорошо, что не Патрисия Каас и не Иванов. А вообще, неплохо бы пообедать!»

XII