– Ну, теперь я могу продолжать нашу беседу, – проговорил с обычной своей улыбкой Конский, после того, как горничная унесла таз с настоем. На чем мы остановились? – спросил он, взявшись вдруг за голову рукой и закрыв глаза.

– Да мы о многом говорили, – ответил Коренев, с усмешкой глядя на коллегу, – я, вот, только удивляюсь вам, как это вы, Иван Кузьмич, можете столько времени тратить на подобную чепуху? Ведь вы бы…

– Ах, я знаю, что вы скажете, – прервал Коренева Конский, – но что я могу поделать? Привык. Впрочем, если вы женитесь, и у вас будут дети, то вы тоже поймете мои чувства.

Коренев рассмеялся. Конский же поспешно перевел разговор на вопрос о его метахронометрии. Во время этой беседы горничная принесла в кабинет чай, варенье и печенье и сообщила, что барыня больна и не может принять гостя в столовой. Сидя за чаем, коллеги незаметно увлеклись разговором и проболтали до двенадцати часов, перейдя постепенно с разговора о собаках на университетские темы.

Когда Коренев уходил, он слышал, как в соседней комнате заплакал мальчик; затем раздались звонкие шлепки рукой, и резкий голос жены Конского воскликнул:

– Я тебе говорила, поганец, чтобы ты спал и не тянул Марса за хвост! Вот и укусил тебя! Так тебе! Вот тебе!

Коренев вышел на улицу с тяжестью в голове. Он намеренно не пошел сразу домой, а повернул в сторону, чтобы сделать крюк и освежиться на воздухе. Ночь была холодная и сырая; затянутое сплошным снежным покровом небо желтело наверху огромными пятнами, отражая в своих тучах яркое зарево освещенного города. Были пусты улицы, и темнели ставнями уснувшие окна; и одиноко стоявшие столбы газовых фонарей сильно мигали и жмурились от холодного ветра и говорили что-то друг другу про холодную ночь, про нависшие тучи. А ветер, бежавший вперед между рядами домов, сердито размахивал серыми сучьями застывших в зимнем оцепенении акаций и бросал на гранит тротуара дрожащие тени, разбегающиеся в разные стороны и снова сходящиеся в молчаливых извивах.

Когда Коренев возвратился домой, было около часу ночи. Поставив лампу на комод около кровати, он решил почитать на ночь одну из статей журнала «Astronomische Nachrichten» [16] ; на стоявший около кровати стул он насыпал из мешка, присланного ему матерью из деревни, десятка два грецких орехов и лег в постель. Коренев с детства сохранил привычку есть что-нибудь во время чтения, а орехи любил больше всего. Однако, читать «Astronomische Nachrichten» и в то же время ломать орехи было трудно. Поэтому Коренев слез с кровати, снял с полки две толстыя немецкия книги, трактовавшие «О строении солнечной короны» и «Об элементах затмений двух последних тысяч лет» – и направился обратно к постели. Здесь, сидя на кровати и положив на стул в виде основы элементы затмений, он клал на эту книгу орехи и придавливал сверху диссертацией о строении солнечной короны. Попавший в середину между двумя солидными немецкими трудами, грецкий орех не выдерживал и легко разламывался на мелкие части. Прочитав статью и съев все орехи, Коренев потушил наконец лампу и завернулся в одеяло. Было почти два часа, и Николай Андреевич рассчитывал быстро уснуть, чтобы проснуться сразу к восьми часам утра. Однако, ему не спалось. Он часто ворочался с боку на бок, ложился то навзничь, то на, спину; то ему казалось, что на простыне лежат какие-то крошки, которые щекочут ноги, то он ясно чувствовал, что что-то колет и кусает его; он с ворчанием зажигал спичку, смотрел на постель, но не находил там ничего постороннего и снова ложился. У Коренева довольно часто бывала бессонница, в особенности после долгих вечерних занятий; и вот теперь он не мог сразу заснуть, так как голова продолжала безостановочно работать, а мысли с особенной яркостью неудержимо сменялись и бежали одни за другими. И ужасными казались ему эти крошки, разбросанные по кровати, эти покалывания, все эти мелкие, чуть поднимающиеся над порогом сознания, ощущения, которые так ясно и так сильно выступают во время бессонницы; и он с неприятным чувством прислушивался к бою часов в соседней комнате, и после каждого нового удара усиленно старался заснуть, чтобы не слышать уже нового боя. Но проходило полчаса, часы начинали глухо шипеть и отбивать время, а Коренев всё еще не спал и со вздохом переворачивался на другой бок, стараясь как-нибудь особенно расположить свои руки и ноги, чтобы они не мешали ему.

– Нужно ни о чем не думать, – убеждал себя Николай Андреевич, – я, наверно, волнуюсь из-за того, что она должна прийти утром. Но зачем волноваться? Она наверно согласна, нужно только заснуть скорее… Она такая милая, как она хорошо смотрит ему в глаза, когда они остаются одни! Он никогда не испытывал того, что испытывает теперь: как ярки и как резки эти ощущения, когда он целует ее в губы и чувствует это мягкое теплое прикосновение… Ах, он опять начал думать о ней! Нужно забыть всё, нужно чем-нибудь отвлечься, считать от единицы до ста, что ли… это так помогает… Один, два, три, четыре, сейчас уже четыре часа, а она придет в десять. Осталось, следовательно, только шесть часов, и даже не шесть, а четыре, так как нужно раньше встать и умыться… А она постучит в дверь, и он услышит ее прелестный грудной голос: «Можно?» спросит она. Ах, не нужно, не нужно думать! Один два, три, четыре… Вот спираль перед глазами… Нужно ее обводить: вот из центра, вот раскручивается она дальше, дальше… Нина… часы… пять, шесть, семь… утром… она…

Коренев очнулся от громкого стука в дверь. Он испуганно привскочил на кровати и бессмысленно поглядел по сторонам. Было совсем светло, даже как-то странно светло; он взглянул на окно и увидел, что крыша и соседний балкон покрыты снегом; в воздухе вились крупные снежинки и то разбегались у окна в разные стороны, то ударялись о стекло, прилепившись к нему и стекая вниз крупными прозрачными каплями. Что это? Утро? Он проспал?

– Можно войти? – раздался знакомый женский голос.

Это была она, Нина.

– Господи, что же это такое? – вскочил с кровати Коренев, растерянно бегая босыми ногами по комнате и не зная, что предпринять. – Это она!.. Ах, какая обида!

– Николай Андреевич, вы спите? – спросила за дверью, повысив голос, Нина Алексеевна. Коренев ясно почувствовал в ее словах насмешливый тон.

– Нина Алексеевна… – жалобно произнес Коренев, подходя к дверям и торопливо одеваясь, – Нина Алексеевна, простите, я не успел!.. Подождите там. Я только умоюсь…

За дверью послышался громкий смех горничной. Затем всё смолкло, и Нина Алексеевна ясно и сухо произнесла:

– Николай Андреевич, я ухожу, мне некогда ждать. Прощайте.

Коренев, сам не отдавая себе отчета в том, что делает, быстро повернул ключ в замке и слегка приоткрыл дверь.

– Нина Алексеевна! – с мольбой в голосе прошептал он в щелку, – Нина Алексеевна, не уходите…

– Прощайте, – повторила она, поворачиваясь и направляясь к выходной двери на лестницу. Коренев видел, как она твердой походкой при хихикании горничной шла по коридору и повернула за угол передней.

– Ах, я болван! Ах, идиот! – метался по комнате Коренев, не зная на что решиться. Он, конечно, мог бы надеть пиджак, пальто и побежать догонять Зорину. Но ведь он не умыт; кроме того, он не брился уже три дня, так как думал сделать это сегодня, чтобы быть интереснее и не колоть ее во время поцелуев. Как же бежать, за ней? И потом, как она войдет сюда в неприбранную комнату? Он сел за стол, обхватил голову руками и так просидел неподвижно несколько минут. Но затем мрачные мысли стали постепенно исчезать; Коренев вспомнил, что главное, о чем он мечтал, осуществилось: Нина пришла, и, значит, – согласна. Ну, что за беда, в самом деле, что он проспал? Он мог быть болен, наконец. И разве это так уж скверно? Со всяким может случиться. Нет, нужно одеться, побриться, умыться и сейчас же отправиться к ней на дом для объяснений. Нужно только не медлить!