Дура ты, Гердерия. Нельзя обещать, если нет ресурсов, если нет уверенности в результатах.

Но, раз он прилетел сюда, я должна попытаться.

***

Глава 6.2

Снова покатились дни пребывания Рене в птичьем облике, но круглые совиные глаза умели заглядывать в лицо очень по-человечески, вопросительно и с надеждой. Я же не разрешала себе даже думать о самом плохом, старалась изо всех сил верить, что обращение птицы в человека было не последним, надо всего лишь запастись терпением и дождаться следующего.

Невозможность нормально разговаривать и заканчивать беседу невыразимо огорчала, вызывала бессильную досаду.

– Надо нам придумать язык жестов, чтобы хоть как-то общаться, пока ты такой, – я постаралась придать голосу самый мягкий и деликатный окрас, но пернатый Рене издал какой-то звук, на его птичьем, должно быть, означающий несогласие и обиду.

И самым неделикатным образом утянул у меня курагу из вазочки с сухофруктами, с которыми я вместо сладостей пила чай.

Это стало ещё одним бытовым неудобством: до нового знакомства со своим питомцем (не могла я называть его фамильяром, не считала таковым!) я могла попросить накрыть стол и в малой чайной комнате, или в уютном уголке библиотеки-мастерской, расположившись возле окна, словом, безвылазно в своей комнате я не сидела. А теперь, опасаясь, что Мейде, к примеру, приспичит не вовремя прибраться в хозяйской спальне аккурат в момент явления Рене во всём своём раздетом великолепии, или той же Яоле понадобится зайти с каким-то вопросом, я старалась держать дверь запертой на ключ. Но, поскольку ждала, каждый день ждала возвращения человека, я и ела преимущественно у себя, и от уборки комнат то и дело отвлекалась, и из мастерской бегала проверять, не обратился ли мой сычик.

С этим тоже надо было что-то решать.

Ключ от моих комнат, к слову, у экономки я самым некрасивым образом стянула, поймав удачный момент послеобеденного сна, и не собиралась в содеянном сознаваться.

Тёплые солнечные дни покинули эти края, на смену им прилетели пронизывающие ветра, тяжёлые тучи то и дело опрокидывали на землю холодные дожди, но я всё равно выбиралась на прогулки, пусть даже совсем коротенькие. Нередко прохаживалась по внешней галерее, заросшей плющом и араленой, в это время года уже не цветущей. С этой галереи можно было попасть на угловую башню с открытой смотровой площадкой, окаймлённой невысокой зубчатой стеной-ограждением. Дальше начинался крутой обрыв и простор, в стороне темнели горные пики. Я ступала на круглую, всю в трещинах, площадку всего несколько раз: высота завораживала и пугала, а гуляющий здесь ветер слишком неприятно подталкивал в спину и дёргал за полы плаща. Красивый вид на горы открывался и с галереи, мне хватало.

Томительное ожидание было вознаграждено: злое колдовство, запиравшее Рене, регулярно давало сбой, ненадолго выпуская измученного человека из маленькой совы. Я отмечала дни на календаре: обращение случалась примерно раз в пять-шесть дней, преимущественно в вечернее время. Жаль только, что совсем ненадолго, но он радовался и этому.

Я старалась сделать его короткие часы человеком как можно более удобными, комфортными: заботилась о нормальной человеческой еде, подходящей по размеру и соответствующей времени года одежде, уступала личную ванную, хранила его секрет от обитателей замка. Но этого было так мало, совсем недостаточно для полноценного существования!

И обрывки бесед на логносе, лишь немного на имперском, который Рене очаровательно коверкал, самую малость.

Он умел задавать правильные вопросы и умел слушать, хмурясь, поглядывая из-под падающей на лоб чёлки; в такие моменты янтарный птичий взгляд приобретал остроту и я немного пугалась: зачем откровенничала, признавалась в том, что живу под чужим именем, скрываюсь от правосудия, хотя само понятие «правосудия» так мало годилось для той чудовищной несправедливости, сломавшей мою светлую счастливую жизнь, отобравшей жизни отца и мамы? Я ведь почти не знала поселившегося в Бейгор-Хейле человека, у меня не было доказательств его слов, всё, что у меня было, это полное боли лицо в момент очередного оборота и пёрышки, которые я изредка подбирала и рассматривала, надеясь увидеть то самое, освобождающее.

– Значит, нечего и мечтать о том, что желаемый список имперских магов будет у нас в ближайшее время, – пугающе спокойно подытожил Рене в очередной тихий вечер.

Я виновато кивнула. Сыч постучал по опустевшей кружке непривычно длинными, тёмными, чуть загнутыми ногтями, сильно смахивающими на когти.

– Неизвестно, кому из нас в первую очередь требуется помощь: тебе самой не помешал бы и опытный целитель, и хороший маг, а по твоему «заботливому» спасителю-муженьку темница плачет.

И что-то мне подсказывало, что Рене вовсе не подложные документы имел в виду. О том, что мне осталось всего несколько лет, я запретила упоминать. И без того хватало первоочередных вопросов, требующих решения, и настроение портить постоянными разговорами о смерти не хотелось. Один только раз Рене посмотрел совсем тяжело, мрачно, и пробормотал что-то длинное на своём наречии. Кажется, ругался.

– По поводу Вергена я тебе уже объясняла… – начала я, но меня самым невежливым образом перебили.

– Дэри, никакого благородства нет в том, чтобы услать неугодную жену с глаз долой! Он вовсе не это твоему отцу обещал! Раз взялся спасать, прятать и помогать – иди до конца, не отворачивайся от трудностей и проблем! А он что? Как вот это всё называется?!

Дёрганым движением Рене обвёл то ли спальню, то ли весь замок в целом.

– Это называется дедово наследство, – хмуро ответила я. – Не совсем моё, а Ализарды, но здесь гораздо лучше, чем в закрытой лечебнице.

– А не должно было быть ни мыслей о лечебнице, ни вот этого, – упирался сыч, ткнув пальцем в стену напротив. – Разве у вас нет вот этого: в болезни и здравии, и тому подобное?