– Совершенно верно. Программу и комплекс мероприятий, – в его устах это прозвучало как-то горько и зло.

Хотя Кира озвучила планы насмешливо и тоже не слишком по-доброму, Самбуров подумал, что ж это за идея такая, если спустя уйму лет никто не может о ней говорить спокойно.

– Вам не понять. – Игорь Дмитриевич взял себя в руки. – Тогда было такое время. Сейчас можно осуждать сколько угодно. Можно примерять на себя. Но полноценно все равно не ощутить. А тогда приходилось в этих условиях жить. Представьте, приходит какой-то, условно, Леонид из Афгана, тогда их много возвращалось. Он спортивный, бодрый, смелый, он способен убивать. Начинает встраиваться в мирную жизнь. Потыркается на завод, в гараж водителем, еще куда-нибудь. А везде копейки платят. На эти деньги семью не накормишь, хорошо не поживешь. А он герой войны, он заслужил. Кто, если не он? Что он дальше делает? Он объединяет вокруг себя пацанов, злых, голодных, заброшенных родителями, потому что мамки-папки заняты, они на трех работах работают, еле-еле концы с концами сводят. Леонид пацанье и драться подучит, и дух боевой поддержит, чтобы ничего не боялись, и нужными себя почувствовать даст. Они пару налетов совершат, оружие раздобудут, и айда киоски громить да магазины. Если лидер маленько с мозгами, то зону влияния быстро установят, с милицией не ссорятся, кому надо долю заносят. – Бывший директор детского дома тяжело вздохнул. Как и сорок лет назад, он снова переживал то время. – Первыми кто в эти группировки попадал? Детдомовские. Тут, наверное, объяснять не надо? Я не мог этому противостоять…

– И вы решили возглавить, – произнесла Кира, только сейчас осознав, что было в планах у интеллигентного старичка с книжкой в руке, на каком обрыве стоял феодосийский детский дом в восьмидесятых.

Игорь Дмитриевич лишь покачал головой. А вот блаженная улыбка на его лице явно вещала об удовольствии и радости, которые ему приносили даже просто мечты об осуществлении тех планов.

– У нас уже была пара выпускников, вернувшихся из Афгана, у нас имелись те, кто готов и мог вести, и те, кто пойдет следом. Даже поддержкой уже существующей ОПГ заручились. Кое-какое оружие нашли. Но самое главное, у нас было и то, чего не могла дать обычная группировка, – идея! Я бы сплотил их вокруг детдома! У них были бы истинный дом и семья! Не стая зверей! А настоящая семья.

– Ну да, размазывать кровь по асфальту за чужих авторитетов это очень-очень плохо, – глядя в упор, не моргая, отчеканила Кира. – А сдохнуть с проломленным черепом в подворотне на благо педагога, который возомнил себя авторитетом, это, конечно, совсем другая история.

– Вам не понять! Мы никому не были тогда нужны! Мы никому вообще никогда не были нужны! Вы не можете представить. Вам все досталось от рождения. А у этих детей ничего не было…

– И вы бы им все дали! А заодно и себе. Или себе все-таки в первую очередь? То есть они бы также мутузили друг друга арматурой, но добычу несли бы в клювиках вам? – У Киры закружилась голова, ее замутило. Она готова была признать, что иногда провидение, некие абстрактные высшие силы, действуют не вслепую, а все-таки просчитав варианты вероятностей. Какой геноцид был остановлен снятием с должности директора детдома, сейчас уже не вообразить.

– Любой процесс кто-то должен… корректировать…

– Вы бы разделили по заслугам и достоинствам? – с искренним интересом спросила девушка.

Игорь Дмитриевич путался, краснел. Когда он планировал создать в детском доме оплот и защиту его воспитанникам, он и правду пребывал в уверенности, что даст им семью и опору. А сейчас картина, нарисованная этой девчонкой, выглядела как собственное возвышение на крови малолетних.

Самбуров покивал, растянул губы в улыбке, видимо, тоже прикидывая амбициозность планов заслуженного педагога, и спросил:

– Значит, вы знали, кто конкретно устроил пожар?

– Конечно знал. Мне и расследования для этого никакого не надо было. Только дым повалил, я сразу знал, кого за ухо из комнаты выведу. – Бывший директор, пользуясь случаем, перевел разговор на другую тему. Старичка изрядно потряхивало. Руки дрожали, голос скрипел. Чего не отнять у Киры Вергасовой, так это способности выводить людей из себя. – Халилов, Антонов, Князев… Всю компанию. Халилов и до этого пожары устраивал, но по мелочи. Постройку хозяйственную спалил. Дрова сжег, целый КамАЗ. Сейчас покажу.

Мужчина отодвинул чашку и вышел в другую комнату. Скорее всего, ему хотелось улизнуть из-под острого и жесткого, словно дуло пистолета, взора Киры Вергасовой. Самбуров не мог его за это судить.

Игорь Дмитриевич вернулся с альбомом в простой синей обложке, с приклеенной сверху бумажкой с надписью, кривой и по-детски закрашенной фломастером. Тысяча девятьсот восемьдесят семь.

Он листал старые желтые страницы с потрескавшимся и разодранным целлофаном, из которого вываливались черно-белые фотографии с детскими лицами. Потом перевернул разворот к гостям.

– Вот они. Все четверо! Друзья не разлей вода. Князев, Антонов, Халилов и Каляева. Шебутная компания. Не я один выдохнул, когда они выпустились. Хотя каждый год, в каждом выпуске есть дети, которые не дают педагогам покоя.

– Девочку зовут Ася? – Кира вцепилась взглядом в полувыцветшую фотографию. Два парня улыбались в камеру, третий наклонил голову вперед, выставив в фотообъектив макушку вместо лица. А девушка пряталась за одного из ребят.

– Нет. Это Саша Каляева, она умерла чуть раньше пожара. Но называли ее, да, Асей. А в пожаре погиб Антонов, друг Халилова. Как вы понимаете, для парня это стало огромным горем. Они детдомовские. Сгорел не друг, сгорел его брат. Я очень рассчитывал, что это станет ему назидательным и поучительным уроком.

– И ваши ожидания оправдались? – Кира не сводила взгляда с фотографии. Самбуров тоже. Лицо девочки на фото было копией того портрета, который они нашли у Монголина. – Халилов совершил много хороших дел? Он усвоил урок?

Бывший директор пожал плечами.

– Князева усыновили, точнее, его забрал дед. Халилов выпустился. Знаю, что на мясокомбинате работал. Все. Больше про него я ничего не слышал.

Кира стремительно подтянула альбом к себе.

– А есть еще фотографии этих ребят и девочки?