– Ладно, артисты, – кивнул Шагал. – Не буду вас мучить. Оставайтесь пока с нами, но…

– Что? – Квентин изобразил заинтересованность.

– Ничего руками не трогать. Особенно оружие. А то знаю я вас, интеллигентов. Пальнёте в белый свет, а попадёте в кого-то из моих бойцов. Кто мне их потом лечить будет? И упаси вас Боже даже пальцем прикоснуться к гранате… – Он вынул из парусинового мешочка предмет, похожий на лимон, но металлический и ребристый. – Запомнили? Одна такая бахнет – всех нас по стенам размажет. Хотите быть размазанными по стенам?

– Нет! – в один голос воскликнули поэты.

– Вот и молодцы. Звать-то вас как?

– Квентин!

– Ансельм!

– Какие имена! – восхитилась Кошка. – Вот чувствуется, что люди искусства! Не Вова и не Геша.

Краем глаза Квентин заметил, как приосанился Ансельм, и понял – сейчас начнётся осада по всем правилам фортификационного искусства. Знаменитый поэт и певец де Турье имел слабость к женскому полу. Да что там ходить вокруг да около… Он попросту не пропускал ни одной юбки. Любая женщина, оказавшаяся от него в опасной близости, получала изрядную долю комплиментов, улыбок, взглядов обязательно выслушивала песню, по удивительному стечению обстоятельств посвящённую именно ей, и сама не замечала, как влюблялась. Как это получалось у Ансельма, Квентин не знал. Мог лишь предполагать, что здесь задействована какая-то особая магия, ему самому неподвластная. При этом де Турье счастливо избегал дуэлей, на которых другого дворянина уже давно истыкали бы шпагами и кинжалами, превратив в решето. Он даже не очень хорошо владел шпагой – признался, что жалел время для упражнений с клинком, предпочитая без остатка посвящать его любимой лютне. Ну, и женщинам, конечно. Серьёзно учившийся фехтованию де Грие и с тех пор проводивший ежедневно не меньше часа с оружием на заднем дворе, этого не понимал, но готов был простить другу что угодно. Только заметил как-то, что неумение защититься может однажды привести к печальным последствиям. От предостережения Ансельм легкомысленно отмахнулся – все там будем! И продолжал обольщать всех женщин поблизости. Даже если они не в юбках, а в зелёных брюках и с оружием.

– Давайте, перекусим, что ли? – подвёл итог Шагал. – Кулеш уже поспел. Пробовали кулеш, артисты?

Попаданцы из другого мира дружно замотали головами. Ещё бы… Они и слова такого не знали. Как могли попробовать? В качестве поощрения за чистосердечное признание немедленно получили по железной миске, наполненной пахучим варевом, и ложке.

Кулеш оказался чем-то средним между жидкой кашей и густым супом. Обжигающе горячий и удивительно вкусный. Квентин ощущал какие-то незнакомые специи, но особое очарование еде придавал лёгкий запах дымка.

Ансельм наконец-то оставил в покое гитару и принялся за еду.

Квентин прислушивался к разговорам военных, пытаясь разобраться, куда же их занесло и чем это может грозить. Понятно, что никто не собирался обсуждать при незнакомцах какие-то тайны, но множество бытовых мелочей позволяло понять, что происходит вокруг.

Раньше, чем ложка заскребла по дну миски, Квентин уже знал, что люди, вытащившие их из-под завала, называют себя ополчением Донбасса. Вялотекущая война с противником, которого они звали то «украми», то «хохлами», то «небратьями», длится уже больше восьми лет. Тогда отдельная область некоего государства, название которого не произносилось, объявила о независимости, за что получила карательную операцию на своей территории. Ополченцам, таким, как Шагал или Пушкин, которые находились в строю все восемь лет, удалось удержать за собой часть земли, несмотря на превосходство врага в численности и тыловом ресурсе. С тех пор война стала окопной. Стоящие друг напротив друга армии время от времени устраивали артиллерийскую перестрелку, да иногда пытались прощупать противника в рукопашную где-нибудь на неприметном участке.

Сегодня первой начала огонь артиллерия «небратьев», сровняв с землёй давно оставленный жителями хутор под названием Красное. В подвале одного из домов чудесным образом оказались Квентин с Ансельмом, спустившиеся в погреб на окраине Кантовьехо. Ополчение ответило. Теперь враг на какое-то время утихомирился.

Взвод Шагала отвечал за участок в пару километров шириной. Километр, как понял Квентин, это мера длины, наподобие мили. Огнестрельное оружие, похожее, на мушкет, называлось «калаш». К нему полагался штык – кинжал, который в рукопашном бою присоединялся к стволу. Наверное, в армии этого мира не было пикинеров, которые могли прикрыть строй стрелков. Одежда в разных оттенках зелёного носила название камуфляж, а Пушкин говорил ещё проще – «камуфло». Ботинки со шнуровкой на высоком голенище – берцы.

Кошка исполняла при отряде обязанности лекаря или, как говорили здесь, «санинструктора».

Завтра отвезут в штаб батальона. Батальон, как понял Квентин, это что-то наподобие пехотной роты в его мире, если смотреть по численности солдат. Из батальона уже могут перевезти в город, который ополченцы защищают. О городе говорили много. Вспоминали его красоты, довоенное многолюдие, развитую промышленности и утончённую культуру. Вот тот же Шагал сам признался, что был художником… Кстати, все ополченцы носили вымышленные имена – позывные. Это как кличка, только не обидная, а напротив, придуманная с уважением. Шагал получил позывной по фамилии знаменитого художника, жившего в этом мире сто лет назад. Пушкина прозвали так за портретное сходство с поэтом, умершим почти двести лет назад. Шахтёр работал в шахте, Ворон был исключительно черноволос, Кошка шипела, когда что-то не по ней и, как, посмеиваясь, сказал командир, могла в ярости и глаза выцарапать. Впрочем, о городе… Донецк притягивал. Квентину он почему-то казался похожим на северную столицу Империи – красивейший Вальяверде. Что ж, если выпадает возможность побывать в Донецке, глупо ею не воспользоваться. Хотелось бы посмотреть на настоящий город Мастеров – обиталище инженеров, учёных, поэтов, певцов, художников…

Тем временем, Ансельм перехватил поудобнее гитару:

– Пришла пора поблагодарить наших добрых хозяев за чудесное спасение и замечательный ужин… – сказал он, тихонько перебирая струны. – Я – всего лишь мало кому известный бард, но что-то и я умею.

Де Турье кокетничал. Уж он-то умел многое. К своим тридцати годам он достиг известности во многих уголках Империи. Конечно, обе столицы ещё предстояло покорить, но это, как справедливо полагал Квентин, дело времени. Главное, найти щедрого мецената, умеющего отличать истинную поэзию от суесловия и пустословия.

– Говорят, – продолжал Ансельм, – слово может изменять мир. Любое слово, если оно сопровождается искренним чувством и верой в лучший исход. А поэтическое слово обладает этим даром вдвойне. Я желаю вам победы, друзья. Я и мои демоны…

Он откашлялся. Взял аккорд и запел: