— Послушай, Валентин, что сегодня с тобой происходит?

— Ничего особенного, Оленька, просто устал немного на работе — и все.

— Я же вижу по твоим глазам — что-то случилось. Пришел с работы — не поздоровался. На Светочку не посмотрел. Я приготовила на ужин любимые пироги с капустой — ты даже не заметил.

— В самом деле, какие замечательные пироги. Ты у меня просто молодец, Олюша.

— Почему ты разговариваешь со мной, как с ребенком? Почему ты не хочешь рассказать мне, что случилось?

— Очень вкусные пироги. Налей еще чашечку чая…

— Валентин! Я запрещаю тебе разговаривать со мной в таком тоне.

— Повторяю тебе, Оленька, ничего не случилось. На работе все в порядке. Послезавтра суббота. Поедем на дачу. Возьмешь купальник, будем купаться. Я люблю смотреть на тебя, когда ты в купальнике.

— Не заговаривай мне зубы. Я все равно все вижу по твоим глазам. Но если ты не хочешь разговаривать со мной — твое дело.

— Ольга, что ты делаешь? Зачем ты лезешь в мой пиджак? Я запрещаю…

— Ага! Вот оно что. Вот, оказывается, в чем дело. Тебя вызывают в эту ужасную организацию…

— Ты говоришь это таким тоном, словно не телефонограмму прочитала, а записку от любовницы.

— Валентин. Скажи мне честно. Это очень серьезно?

— Просто очередная неприятность по работе, я не хотел волновать тебя…

— Не пытайся меня утешить. Опять ты хочешь обмануть меня. Ты ведь главный… У тебя много завистников — я знаю.

— Ну хорошо. Только успокойся. Садись сюда, мой домашний контроль. Обо всем доложу.

— Только не пытайся что-либо скрыть.

— Эта история опять из-за той же дурацкой пластмассы. И все можно объяснить очень просто: нам, то есть заводу, невыгодно выпускать новые шрифты…

— Я понимаю — опять эти тонны. Так и скажи об этом на своем контроле. Рубани правду-матку.

— Понимаешь ли, Оленька, прямо нельзя. Когда говоришь с женою, то правду-матку можно. А там, наверху, не любят, когда вину сваливают на других. Им важно найти стрелочника. И в данном случае — стрелочник это я.

— Тебя могут снять с работы?

— Не думаю. Сейчас не те времена. Ну, проработают, накачают… Теперь это называется — профилактика.

— Нет-нет! Все равно ты должен оставаться принципиальным и выложить им все. Я за то и люблю тебя, что ты всегда борешься за правду.

— Вот видишь, какая ты у меня умница. И поэтому ты должна меня понять: я же не могу так прямо и заявить: «Мы не делаем, потому что нам это невыгодно». У меня тогда партийный билет потребуют выложить.

— Неужели может дойти до этого? Ты меня пугаешь.

— Нет, до этого еще далеко, я уверен. Разве я виноват в том, что у нас такая система планирования? Мы с директором все обсудили… Всю линию поведения.

— Но у нас не любят объективных причин. Они их боятся. Недаром было сказано — субъективизм.

— Оленька, прости меня. Конечно же я должен был сразу рассказать тебе обо всем. Ты у меня настоящая жена главного инженера. Вот поговорил с тобой — и на душе легче стало.

— А на дачу мы все-таки поедем. И я надену твой любимый купальник…

12.05.

— Почему же вы не отвечаете, товарищ Глебовский? Я готов повторить свой вопрос — в чем ваша вина?

Глебовский наконец принял решение.

— Наша вина в том, — твердо говорит он, — что мы не сумели вовремя добиться решения этих вопросов.

— Только и всего? — Воронцов сильно удивлен. Карандаш встал торчком. Вы слышали, товарищи члены комитета? И, кажется, это было сказано на русском языке?

Но Глебовский упрямо стоит на своем. Волевой и упрямый, что правда, то правда.

— Да, я готов повторить это. Я сказал то, что думаю и что есть на самом деле.

— Хорошо, товарищ Глебовский. В таком случае разрешите мне помочь вам с ответом.

— Я сказал все, что мог. Разрешите мне идти? — Похоже, Глебовский чего-то недоговаривает. Интересно, каким он был на фронте? Там, наверное, рубил напрямую. Я хорошо понимаю Глебовского: тоже когда-то был молодым и дрался за принципы. А сейчас и я научился дипломатничать. Время идет, и все мы потихонечку, незаметно для самих себя становимся центристами…