Но Воронцов еще не собирается торжествовать победу. Глебовскому уготовлен новый сюрприз.

Время 12.15. Жара густеет по углам. Похоже, что в повестку дня мы не уложимся. Хорошо еще, что перекальных ламп не зажигают. Осветитель по-прежнему скучает в углу.

— Подождите, товарищ Глебовский. Сейчас мы послушаем выступления других ораторов. — Воронцов заглядывает в бумажку: — Слово имеет товарищ Анисимов.

Услышав, что его вызывают, у окна, ближе к столу председателя, поднимается невысокий мужчина с белым бескровным лицом и сплющенным лысым черепом.

— Слушаю вас, — говорит он с готовностью. Вся поза говорящего, поворот головы, интонация голоса как бы подчеркивают его всяческое уважение перед столь высоким собранием. Он выходит к трибуне и встает рядом с Глебовским.

— Объясните комитету, товарищ Анисимов, почему вы до сих пор не освобождаете общежития?

Лысый начинает барабанить скороговоркой:

— В этом году, Николай Семенович, в нашем районе почти не было нового ввода. К тому же мы выполняем известное вам решение о предоставлении жилой площади в первую очередь инвалидам Отечественной войны второй и первой группы. Это решение в настоящее время почти закрыто нами целиком на сто процентов. Тем не менее я должен доложить комитету, что товарищ Глебовский, мягко говоря, не в курсе дела: решение райисполкома о выводе общежития со шрифтолитейного завода уже состоялось, и оно безусловно будет выполнено.

— Когда же оно состоялось? — невольно удивляется вслух Глебовский.

— Вчера вечером, — не моргнув глазом, отвечает лысый.

— Как же так, товарищ Глебовский, — поучительно говорит Воронцов. Восемь месяцев вы не могли добиться решения такого простого вопроса, а теперь за три часа взяли и решили?

Глебовский явно не ожидал такого поворота событий. Ему вообще сегодня приходится несладко: бьют со всех сторон. Однако он еще держится:

— Я уже докладывал вам, Николай Семенович, что имел вчера разговор в райисполкоме, и этот разговор происходил в присутствии инспектора народного контроля.

— Ах так, — довольно ухмыляется Воронцов. — Значит, вам няньки нужны в образе народного контроля? Почему же вы раньше сами не пришли в комитет, а сидели и дожидались, пока вас сюда за уши вытянут?

— Я могу только порадоваться тому обстоятельству, что решение наконец-то состоялось. — Глебовский с вызовом глядит на Воронцова. Спасибо вам за помощь.

— Когда вы освободите общежитие? — спрашивает Воронцов у Анисимова.

— К первому августа, — радостно сообщает тот. — Как в решении записано, так мы и исполним.

— Хорошо. Мы потом проверим ваше заявление. Можете садиться. А сейчас попросим выступить товарища Матвееву.

Тут и непосвященному ясно, о чем речь. Матвеева — представитель механического завода, на который жаловался Глебовский. Такой уж порядок издавна заведен в народном контроле: на заседании присутствуют все заинтересованные стороны. Чуть попробуешь соврать, тебя сию же минуту выведут на чистую воду…

Только так может выявиться истина.

Сейчас мы узнаем, правду ли говорил главный инженер, ссылаясь на механический завод. Глебовский, видимо, знаком с Матвеевой: я замечаю быстрый взгляд, которым они переглянулись меж собой.

К тому же и у Матвеевой, наверное, есть подарок для Глебовского: с пустыми руками в народный контроль не приходят.

Время 12.22.

Однажды зазвонил телефон. В трубке раздался женский голос:

— Это Виктор Игнатьевич?

— Да. Слушаю вас.

— Сейчас с вами будет говорить председатель комитета народного контроля города, депутат Верховного Совета РСФСР, член бюро горкома партии Николай Семенович Воронцов.

— Хорошо. Я слушаю.

— Одну минутку, соединяю вас… Простите, Виктор Игнатьевич, Николай Семенович говорит сейчас по другому телефону, сейчас он освободится. Простите, пожалуйста.

Я с недоумением ждал. Наконец в трубке что-то щелкнуло и заговорил бодрый мужской баритон.

— Воронцов слушает.

— Вы хотели говорить со мной?

— Это Виктор Игнатьевич Ставров?

— Да.

— Вы могли бы приехать в горсовет, в комитет народного контроля?

— Когда вы хотите, чтобы я приехал?

— Прямо сейчас.

— У меня на двенадцать часов назначена встреча в Обществе по распространению научных знаний.

— Если вам не трудно, перенесите ее.

— Хорошо, я приеду.

— Комната девятнадцать, второй этаж.

Я положил трубку. Что бы все это значило? Народный контроль? Для хороших дел туда не вызывают. Однако разговаривали со мной весьма благожелательно, вряд ли так разговаривают с людьми, когда их вызывают для того, чтобы пропесочить.

И все же — за что меня туда вызывают?

Я быстро собрался и поехал. Жена только и сказала на прощанье: