Он со свистом рассёк хворостиной воздух. Остался вполне удовлетворён.

– Пойдём-ка, Спальчик, - бросил через плечо медведь, заторопившись следом за свирепой фурией возмездия. – Негоже бросать в беде дурочку убогую…

Хворостина свистнула над травой, срубая бошки васильков.

– Тыдыщщщщь! – озвучил косарь и крутанулся на месте, принимая стойку фехтовальщика. – Сам иди, коль охота… Я не дурак.

– Разве тебя не учили, - удивился медведь, - что слабого нельзя бросать в беде?

– Чё?

– Сам погибай, а товарища выручай – не учили?

– Гхы… - офигел недорослик от столь невероятно безрассудного постулата.

Потом почесал маковку и вздохнул:

– Всё равно не пойду.

– А я тебя съем, - загадочно-выжидательно пообещал Хозяин Леса.

Спальчик сердито зашвырнул хворостину в кусты и неохотно двинулся по дороге, загребая босыми ногами дорожную пыль.

– Не понимаю зачем! – прохныкал он. – Чего ради я за манатки этой немой должон живот свой подставлять, а?

– Да нет же! Ты ошибаешься! – заверил его медведь, подпихивая в спину для скорости. – Я уверен, не ради тряпья своего она на риск решилась, а за ради друга верного – пса! Его идёт выручать, невзирая на опасность! Только ради этого можно вести себя столь опрометчиво и смело, и только это того стоит! Прекрасные, благороднейшие порывы души движут этой бедной девушкой. А ты говоришь, манатки…

– ---------------------------------------

Редкие люди-тени, ползающие по деревенской улице по своим редким надобностям, нынешним утром вынуждены были испытать сильнейший стресс. Спровоцировало его неудавшееся и всё ещё ходячее приношение – красное от гнева и лохматое от пережитого оно решительно пылило мимо потрясённых сельчан к усадьбе старосты.

Спросить у местных где та усадьба находится, немая, конечно, не могла. Но она и так обошлась, безошибочно определив искомое, как самый большой, крепкий и видный дом в деревне.

Ворвалась Кира в этот крепкий дом, сметя с крыльца обескураженную её явлением Эльзу, в разгар тихого семейного завтрака. И, несмотря на состояние аффекта, сумела успеть оценить заговорённость семейства от скудости и общего неблагополучия.

Всего на столе было вдоволь: и каши, и зернистого творога, и хлеба, и сливочного масла… И растерянности. На лицах домочадцев. С наслаждением в этом удостоверившись, Кира решила, что пора переходить к отстаиванию своих прав и вытребованию имущества. Свирепо оглядевшись вокруг в поисках доступных средств объяснения, и, не найдя ничего лучшего, она схватила со стола крынку с молоком и хряпнула об пол.

– Э-э-э… - сказал староста, удивлённо наблюдая за белыми ручейками, устремившимися в щели половиц. – Рупрехт! Разберись…

Из-за стола поднялся здоровенный детина с квадратным подбородком и пустым взором поросячьих глаз. Он спокойно, безо всякого усилия взял в пальцы-клещи шею разбушевавшейся жертвы и выволок её таким образом во двор. А после на улицу.

У старостиных ворот к тому времени уже образовалось небольшое стихийное собрание самых осведомлённых.

Пальцами-клещами другой руки Рупрехт извлёк из толпы одного из возчиков-палачей и ткнул его носом в бедную жертву, как нашкодившего кота в дерьмо.

– Гоц, - прогудел он, - это что?

– Что-что! – заорал вопрошаемый заполошно. – Аль ослеп? Ясно же, как белый день – отверг Хозяин жертву убогую! Обидели мы его жадностью своей! Обиде-е-елиии!.. Скажешь – не так? А? Не так, люди?!!

Люди ахнули. Загудели, зашептались…

Руки-клещи предупреждающе тряхнули смутьяна, но он не унимался:

– Осерчал таперича Хозяин – так и знайте! Не видать нам от него ни покоя, ни поблажек – так-то! И сенокос вам – вот! – он сложил кулак в кукиш и повёл вокруг, демонстрируя собравшимся свой прогноз визуально. – Шиш вам будет, а не сенокос! И это ещё что-о-о... Как бы Он самолично в деревню не заявился, дабы наказать нас, нечестивцев, немедля!..

– Господь всемогущий… - простонал голос из задних рядов.

Молитву оборвал заполошный женский визг, раздавшийся за пределами круга митингующих.