– Что-то случилось? – поинтересовался я, думая о нехорошем.

– Нет, она просто их пускает в полезное русло. Мне-то они зачем здесь? Когда-то давно люди рабочими коллективами со своих сбережений на танки собирали. Когда на фронте особенно тяжело становилось. Пока нам не особо тяжело, но люди уже готовят армии подушку безопасности, если так можно выразиться. Вдруг случится что?

– С миру по нитке, получается?

– Да, именно. Победа куётся не только солдатами, но и тылом. Это всякому известно.

– Твоя жена ещё не получила за это медаль?

– Пока нет. Да и не ради медалей всё это делается. Всё это ради Родины.

– Понимаю, – сказал я и добавил фразу Петра Иваныча, хорошо мне запомнившуюся. – Служение на благо Родине есть высшая добродетель.

Неделя прошла с тех пор. Дни выдались напряжёнными, я не смог ни разу даже случайно увидеться с Петром Иванычем. Но когда выдалась, наконец, возможность, я вновь опоздал на службу. В этот раз припозднился даже сильнее, чем в прошлый раз, было уже совсем темно. Но я всё равно пришёл к нему. Просто поговорить. Да и извиниться за свою выходку не помешало бы.

День выдался особенно удачным – я снял работу танков в непосредственной близости, установив, кроме того, одну из камер прямо на башню одной из наших монструозных бронированных машин. Прямо на глазах формировался отличный материал, который достаточно было грамотно смонтировать.

Свечей почему-то стало меньше, но импровизированный алтарь батальонного психолога всё ещё был похож на островок в океане тьмы. Я видел его блестящие, смотрящие прямо на меня глаза.

– Ты опять опоздал, – констатировал Пётр Иваныч не без укора. – Скажи честно, ты, когда учился в школе, тоже так сильно опаздывал?

– Нет, – честно ответил я. – Я работал, не смог прийти раньше.

– Присаживайся, – сказал он спокойнее. – Тебя вновь что–то тревожит?

– Нет, я просто хотел поговорить. О чём-нибудь, – я присел на красивую табуретку и взглянул на свечи. – Целую неделю вас не видел. Как дела, Пётр Иваныч?

– Всё в порядке, спасибо, – он усмехнулся. – Ты первый, кто у меня за несколько лет это спросил.

– Правда? – спросил я, не поверив ему сперва. – Да ну, Пётр Иваныч, быть не может.

– Ладно, ладно, – посмеялся он, выставив руки ладонями вперёд. – За несколько недель. У бойцов вообще как-то не особо принято интересоваться делами их батальонного психолога.

– Эка неуважение, – сказал я, покачав головой. – Вы им помогаете, а они даже не могут спросить у вас самое очевидное.

– Не бери в голову, Виталий, – сказал Пётр Иваныч, скромно улыбнувшись. – Они и так не покладая рук работают, а я их буду только лишними тревогами загружать. Моя работа в обратном – избавить их от таковых.

– Не спорю. А почему свечей стало меньше? Раньше ведь так красиво было. Свято, я бы даже сказал.

– Некоторые сломались. Старые совсем. Ко всему прочему, мне и самому нравится иногда побыть в относительной темноте. Можно спокойно подумать, послушать тишину. Навевает различные приятные мысли и воспоминания.

– Например? Поделитесь?

– Хм. Например, я будто бы слышу запах тётушкиных оладьев, как она поёт любимую песню о каком-то кавалере, когда жарит их, – мечтательно сказал Пётр Иваныч. – Или запах сирени, растущей на семейной даче, как поддувает слабый ветерок. Но всё же самое лучшее воспоминание – это мой первый поцелуй с моей любимой Танечкой. Я как-будто до сих пор чувствую сладкий запах апельсина и корицы, прикосновение её нежных губ к моим, как она гладила мои щёки мягкими руками и так мило улыбалась, – взгляд Петра Иваныча стал будто бы устремлённым в прекрасную даль, стал полным воодушевления. – У неё были такие красивые волосы, что не передать словами…

– Она здравствует?

– Нет, – ответил Пётр Иваныч упавшим голосом. – Погибла через два дня после того, как пала Стена Владимира. Корабль, на котором она летела, захватили англичане и…

Взгляд Петра Иваныча застыл на одной из искусственных свечей. Тяжесть повисла в воздухе. Я не стал просить Петра Иваныча продолжить, лишь ждал, когда он выйдет из оцепенения. Вскоре он возобновил рассказ:

– Она была беременна тогда, второй месяц, – сказал он шёпотом, но я всё равно почувствовал, как его голос дрожит. Пётр Иваныч продолжал смотреть на свечу. – Они пытали её, снимали это на видео, – тут он медленно повернул голову ко мне, его глаза утонули глубоко в глазницах, – они нашли меня и оставили мне его в почтовом ящике. Не знаю, как, честно. Может, нашёлся курьер, как они таких людей называют. Видео было на маленьком накопителе. Я видел, что там было. Они смеялись, когда она плакала от боли, пытались дразнить её на ломаном русском языке, когда она молила о пощаде. Как и многих, кого они тогда замучили. Накопитель лежал, завёрнутый в эту бумагу. Посмотри.

Пётр Иваныч достал из кармана сто раз мятый кусок белой бумаги. На нём неаккуратными, косыми буквами было написано следующее: «VZNРАN РУСС ПЕРVЫN VNКТОРNR NНGАLN ОРУZNR». Я расшифровал это так: «Взирай, русский, на первую победу английского оружия». Англичане, напоминаю, называли себя «ингали», это предпоследнее написанное на бумаге слово. Внутри меня начала закипать справедливая злость.

– Это чудовищно! – сказал я, не скрывая эмоций. – Какая ещё победа? Это же были гражданские люди.