На реке Сухоне в Вологодской области обнаружена полукилометровая позднепермская следовая дорожка – сухонопус (Sukhonopus), оставленная в вязком известковом иле. Ее вполне могло проложить такое тяжелое животное с пятипалыми конечностями, как парейазавр. (В палеонтологии и следы имеют собственные названия, поскольку они очень разные и служат важным свидетельством характера поведения, передвижения и питания тех, кто их оставил.) Моделирование ходьбы животного показало, что оно действительно раскачивалось, передвигаясь иноходью – попеременно переставляя то обе левые, то обе правые лапы. Передние конечности с подвернутыми под тело кистями тянули его вперед, а задние, с обращенными вперед ступнями, в большей степени удерживали на весу, устраняя «боковую качку». Автору исследования полученная модель напомнила о старинной игрушке – шагающем враскачку бычке, воспетом в детском стихотворении Агнии Барто «Бычок». Из современных зверей так, вперевалочку, ходит разве что ехидна – настоящий реликт былых эпох…

Пусть конечности скутозавра длиной не отличались, но на плечевой и бедренной костях выдавались развитые гребни, к которым крепилась сильная мускулатура. Кисти и стопы выглядели как бы укороченными и широкими. Когтевые фаланги походили на копытца. Астрагал и пяточная кость срослись, образуя единый костный блок. Все это тоже указывает на усиление опорной конструкции.

Наращивание массы и стремление тела к форме идеальной сферы в недолгой (около 15 млн лет) истории парейазавров указывают на потребление больших объемов растительной пищи. Взрослые скутозавры весили под тонну или больше. Рассчитали массу особи, измерив один из самых полных скелетов из Северо-Двинской галереи Амалицкого с помощью метода трехмерной фотограмметрии. Для этого используется рой цифровых фотокамер высокого разрешения, развешанных на разновысоких штативах со всех сторон от объекта; камеры тщательно сканируют каждую его малейшую деталь. Далее необходимое программное обеспечение помогает создать полигональную модель скелета, исправить дефекты (искаженные грузом лет или разрушенные кости), сгладить очертания животного, «обрастить» его мышцами, «подвесить» тяжелое брюхо, покрыть шкурой – и объект готов. Можно распечатать полученную модель на 3D-принтере, но достаточно и виртуального изображения. Теперь остается только вычислить массу, исходя из плотности самого тела, такой же как у воды (округленно 1 г/1 см3), слегка меняя ее параметры: от модели для подиума, сидящей на диете (бескормица), до упившегося пивом диванного критика (недолгие жирные годы). Вот и получаем искомое число с разбросом от 1000 до 1300 кг.

Набор веса связан с тем, что переваривать волокнистую растительную пищу без гигантского числа кишечных бактерий невозможно, а этот естественный бродильный цех требует тепла. Его-то и вырабатывает тело с большой массой постоянно сокращающихся мускульных волокон.

Случай перегрева тоже предусмотрен. Скутозавр Карпинского, похоже, был «голым», как слон, а вот его бугорчатый собрат (S. tuberculatus, от лат. tuberculum – «бугорок») отнюдь не случайно получил свое имя. Спину последнего вдоль хребта почти до самого кончика короткого хвоста в семь рядов покрывали округло-конические костные таблички (остеодермы). Сидели они довольно закономерно: на каждый позвонок приходилось две штуки побольше (до 8 см в диаметре) и пять поменьше (2–6 см). У некоторых скутозавров бугорчатые пластинки покрывали даже пальцы. Эти бляшки были густо пронизаны шарпеевыми волокнами и более широкими радиально расходящимися каналами кровеносных сосудов. Каналы открывались в ямки на поверхности остеодерм и питали росший роговой чехол. Его и удерживали коллагеновые волокна. При жизни остеодермы были частично погружены в кожу и могли служить для терморегуляции: рассеивали избыточный жар благодаря тонким полостям и кровеносным сосудам.

На изрядную вместительность кишечника косвенно указывает бочковидная грудная клетка с 17–20 «обручами»-ребрами, когда-то отчасти охватывавшими внутренности. Важно было только покромсать поедаемую зелень и тем самым задать бактериям объем работ. (Скажем, у взрослой коровы только емкость рубца составляет 100–250 л, и в каждой тысячной доле литра рубцовой жидкости проживает 15 млрд и более бактерий. Так что потребляет корова не столько растительную пищу, сколько бактериальные белки.)

Для первичного измельчения пищи вполне подходили лопатковидные зубы (36 на предчелюстных и верхнечелюстных костях, 32 – на зубных снизу) с режущим пильчатым краем (см. рис. 20.2). Они и вправду были очень похожи на таковые растительноядных игуан и игуанодонов. Благодаря глубоким лункам новые, замещающие зубы успевали полностью сформироваться на тот случай, если прежние изнашивались или ломались: «улыбка» парейазавра никогда не бывала щербатой. Сидели зубы тесно, образуя единый режущий край, который при смыкании челюстей без усилия разрезал листья и побеги. Кроме того, на уплощенном и закрытом нёбе в несколько рядов располагались мелкие зубчики, помогавшие давить пищу. Поскольку из-за щечных выступов челюстное сочленение было резко вынесено вперед и вниз (ниже затылочного мыщелка), то сзади высвобождалось пространство для размещения приводящих мышц нижней челюсти. Мышцы уходили в обращенные назад задневисочные окна. Мускульные сокращения придавали укусу значительную силу.

Благодаря новшествам в строении черепа, зубной системе и другим преобразованиям тела парейазавры наряду с аномодонтами и некоторыми терапсидами сопоставимой массы завершили революцию наземных сообществ. В последней трети пермского периода биомасса растительноядных позвоночных намного превысила таковую разного рода хищников (от насекомоядных до плотоядных). Так между «вегетарианцами» и теми, кто питается ими, установился «весовой» паритет, сохраняющийся и поныне.

В местах обитания скутозавров обильную еду могла представлять, например, пурсонгия Амалицкого (Pursongia amalitzkii). Отпечатки ланцетовидных листьев (5 см длиной при ширине 1 см) этого древнего семенного растения (пельтаспермовые) и перистых вай папоротников часто встречаются в тех же слоях, что и кости ящеров.

Скутозавры росли довольно быстро. Об этом можно судить по губчатым костям конечностей и ребрам, обильно пронизанным гаверсовыми каналами, вмещавшими кровеносные сосуды и нервные волокна, а также по признакам постоянного обновления костной ткани (ее рассасывания с последующим формированием заново). Иногда рост костной ткани прерывался – видимо, в сухие сезоны. Хотя со временем (по достижении половой зрелости и даже позже) развитие особи замедлялось (перерывы становились чаще, и наслаивалась тонкая компактная ткань), щекастые ящеры продолжали увеличиваться в размерах. Вот кости конечностей и утолщались, чтобы поддерживать махину. Крестцовые позвонки (от трех до пяти у разных парейазавров), на которых держался тазовый пояс, также были усилены и иногда срастались от перегрузок, вызывавших окостенение межпозвоночных дисков (спондилоартропатия). Из-за огромной массы тела кости могли покрываться микротрещинами, но постоянное обновление костной ткани быстро исправляло нарушения. Одновременно губчатая ткань облегчала скелет, что и требовалось наземному животному.

Впрочем, если рассмотреть строение длинных костей, скажем, морской кожистой черепахи и ее полуводных и сухопутных родственниц, то окажется, что именно жительница моря имеет развитую губчатую ткань, как у скутозавра. Такой «разрыв шаблона» предполагает, что парейазавры выживали в «совершенно невыносимых» позднепермских условиях, когда парниковый климат (по идее, жаркий и влажный) сочетался с длительными маловодными сезонами из-за суховеев и пыльных бурь, зарождавшихся внутри суперконтинента. (Толстая кутикула тех же пурсонгий c усиленными стенками устьиц – приспособление к подобным условиям.) И тогда приходилось, переваливаясь с боку на бок, отправляться в дальнее путешествие. Совсем не безопасное. Надеяться можно было лишь на толстую шкуру, костяные наросты, прикрывавшие нос и глаза, да на щечные выступы, защищавшие горло.

Когда животное умирало (от бескормицы или под бременем лет), огромная туша оставалась лежать у высыхающего водоема. И наступало время падальщиков – почти таких же больших, как скутозавр, горгонопсий и тероцефалов. Они приходили на запах разложения и саблевидными, зазубренными по кромке клыками вспарывали толстую шкуру на вздувшемся брюхе. И, круша ребра, вырывали куски еще не успевшей усохнуть, сочившейся сукровицей плоти. В костях конечностей зубы порой застревали и ломались. Собственно, по таким осколкам зубов и следам укусов на костях более-менее сохранившихся скелетов и удается распознать, кто и зачем почтил на свой лад последними почестями усопшего…