Спускаться было несложно: выступов хватало, Энди без труда цеплялся пальцами и лишь слегка упирался носами сапог. Странно, что жертвы не пытаются вернуться из норы. Хотя, если учесть пики жрецов…

На дне все-таки попахивало кровью. Энди осмотрел тело: парень, довольно молодой, с виду из мелких бандитов или просто бедняков. Похоже, попросту свернул себе шею — накапавшая изо рта кровь уже впиталась в пыль на прохладном камне.

Особого выбора путей не имелось: коридор шел в одну сторону, уводя от колодца с чуть заметным уклоном верх. Энди приготовил багор — Зверь, видимо из породы минотавров, способен проявить изрядное хитроумие и продуманные приемы маскировки. Пока засада не грозила: проход шел прямо, на полу изредка валялись клочья одежды, гребец поднял довольно крупную бусину. Из узкой расщелины выглянула крыса, сверкнула серебряными бусинами глаз, исчезла. В лабиринте слегка сквозило, вновь донеслись смутные звуки. Впереди угадывалось развилка или комната…

Мартышка сидела на полу с ножом наизготовку и с плотно закрытыми глазами. Плотно закрытыми и мокрыми.

— И что ты тут забыла? — поинтересовался Энди.

— У-ух! Это ты? Думала — казаться. Точно ты?

— Я. — Энди сел рядом. — Ты чего здесь ждешь, а. Манки?

— У-уууух. Жду подохнуть, — обезьяна нащупал его кисть и сжала так, что рулевой подумал, что пальцы сейчас хрустнут. — Тут камень и ночь вообще.

Энди сообразил, что она абсолютно ничего не видит. Не в смысле как нормальные люди и обезьяны слабоватые ночным зрением — а вообще ничего. Ну, да подземелье же. А Манки склонна к клаустрофобии, как многозначительно называет этот смешной страх Док.

— Ты бы могла у колодца сидеть, — заметил Энди. — Там есть немного света.

— Там на голову ронять. Жертвы. Они вообще без ума, — обезьяну начало трясти.

Энди осторожно вынул из ее горячих пальцев нож. Порежется сдуру.

— Ты зачем вообще пошла в храм? Мы же не могли знать, что так получится. Нужно было удирать.

— У-ух, ждать сказали. И я хотела глянуть Зверя.

Оправдания были несколько противоречивы, но Энди не стал на этом заострять внимание. Похоже, мартышке было совсем худо.

— Ладно, успокойся. Сейчас переведем дух и выберемся.

— Дух? Я дух испускать. Тут камень вездесь! — Манки вцепилась на этот раз в плащ спасителя, довольно крепкая ткань затрещала.

Энди неловко обнял узкие плечи:

— Спокойнее. Ты же держалась и пугала темноту ножом. А сейчас нас двое.

Тут обезьянку проняло…

…Ее колотило как сорвавшийся с шатуна поршень, она бешено лупилась о камень, о колени Энди, пыталась пробить лбом стену. Энди, бывший должно быть втрое сильнее, практически не мог удержать мартышку — извивалась как безумная. Рулевой прижал легкое тело к себе еще крепче; коридор дергался, шуршало эхо, покачивались привязанные к каменному столбу бесконечные нити: частью новенькие, частью ветхие и уже порвавшиеся; эта странная редкая паутина тянулась вглубь лабиринта, сплетаясь, обвисая и обрываясь на острых каменных уступах. Цвет нитей можно было только угадать, но, бесспорно, они были красные. Или красно-пыльные от времени.

Возиться на сброшенном плаще оказалось как-то поуютнее. Сражавшаяся сразу с двумя противниками: с припозднившимся рулевым и собственным безумием — мартышка подустала. Упорные и бессмысленные изгибы тела, дрожь и жар горячей плоти привели к довольно странному и печальному итогу. Энди стало слегка стыдно, но что поделаешь — он же не нарочно. Непроизвольная реакция.

— Уу-х? — в замешательстве, явно не веря, пробормотала жертва клаустрофобии.

Энди хотел оправдаться и сказать нечто убедительное. Но каков смысл оправданий? Она и так все чувствует. Да и к чему врать? Она приятная. Вот сейчас, когда ушки серебрятся и хаотично подрагивают неровные прядки сумасшедшей прически…

— Уууу, — умоляюще прошептала Манки, с отчаянной надеждой вжимаясь попкой…

Энди не был настоящим джентльменом. Он был болотным джентльменом, и хотя сие обстоятельство ничего не оправдывает, оно многое объясняет…

Как привыкла выражаться обезьянка — это было вкусно. И так вкусно, и наоборот, и снова так… Конечно, островным приматам неоткуда набраться столь порочного опыта и изысканной изощренности как ночным даркшам Глора или одиноким царицам. Да и чересчур человеком была Манки, чтобы взлетать к порогу ненасытной страсти истинных дарков. Но все же она оставалась немного и не-человеком — поскольку выдерживала и хотела еще. Не ухала и не визжала, хотя порой и сам болотный рулевой был готов взвыть от блаженства — долгое воздержание напоминало о себе. Но двое, оглушенных двойным близким дыханием, сохраняли тишину. Где-то пищали крысы, кто-то бегал по дальним коридорам, сверху доносился далекий-далекий рокот барабанов и вой труб, где-то стучали в запертые двери храма; все это Энди слышал, но не слушал. Только дыхание и тихий звон серебряного сияния полнейшего блаженства…

Вынырнув из, в очередной раз лопнувшего сияния, рулевой слегка отпустил ведомую лодку — Манки не помешает хорошенечко вздохнуть, хотя она, похоже, готова и вообще не дышать.

— Если вы пока все, можно я пройду? — басом спросили из темноты.

Мартышка взвизгнула совсем не по-обезьяньи и принялась нашаривать нож, Энди положил руку на багор.

— Да вы не беспокойтесь, — сказал басовитый гость. — Если уж так, то я потом приду. Но он может завоняться.

— Кто? — рискнул уточнить Энди, по стечению обстоятельств находящийся не в лучшей интеллектуальной форме.

— Тело, — обладатель баса указал вглубь коридора. — Иной раз очень быстро пахнут. Что не всегда прилично. На тело могут упасть следующие, людям будет неприятно.

— У-ух, — подтвердила мартышка, пытаясь что-то рассмотреть во тьме. — Люди падать не умеют. Мне в спину ногой топнули. А ты кто?

— Манки, веди себя вежливо, — поспешил напомнить Энди. — Это хозяин здешних мест. Минотавр, я полагаю?

— Минотавром был тот первый и древний, я едва ли достигну его величия, — вежливо поправил хозяин подземелья. — Обычно меня называют просто — Авр.