Ленинградский вокзал построили из черепа левиафана.

Куней прижалась лицом к окну и, щурясь от лучей летнего солнца, рассматривала приближающееся здание и перроны.

Поезд медленно выползал из-под Рижской эстакады. Здесь железнодорожные пути изгибались и перед пассажирами постепенно открывался вид на чудовищную морду с двумя парами освещённых электричеством глазниц, колоссальную пасть с частоколом наполовину выбитых клыков и острый гребень, в котором прорезали три ряда окон и вставили стеклопакеты.

Строго говоря, был это не левиафан, а последний из тевтонских великих змеев. Сбили его в ноябре сорок третьего над Москвой. Радостные победители быстро растащили тело змея на трофеи, вырезав всё ценное. За одну ночь от змея остался скелет, да несколько кусков шкуры, каждым из которых можно накрыть стадион.

Наградная комиссия отличить останки змея от скелета левиафана не смогла. Скорее, и не пыталась. Чего их, левиафанов, жалеть! Пиши больше, авось не кончатся.

Но Куней знала правду.

Один из старейшин племени в сорок третьем пошёл добровольцем в ПВО, успел под самый конец войны. И в бою этом довелось поучаствовать, пусть и младшим подносчиком рунных камней. Он и рассказал племени о великой битве, отчаянной атаке тевтонской военной машины на столицу Союза.

Две недели вокруг Москвы вставали огненные стены, дрожала и лопалась метровыми трещинами земля, с неба сыпались обгорелые виверны и обломки астральных брандеров. Когда подошли сибирские батальоны со Старшими ведунами — огненный ад сменился ледяным. Немцы отступили на сотни верст от столицы, оставляя на дорогах колонны заметённых снегом ледяных изваяний: людей, машин, лошадей, танков.

В той битве сломали хребет тевтонским Орденам.

А через три дня неизвестно кто нанёс удар высшей огненной магитурой по Дрездену. Город плавился и горел. Земля просела огромной воронкой. И теперь там мелкое Дрезденское море, из вод которого торчит оплавленный огарок собора.

По сути, на том война и кончилась.

Все, кто участвовал — уползли зализывать раны.

Союз тоже.

Известно, что в замках старых родов хранятся скелеты магических чудищ, — свидетельства силы и воинской удачи хозяев. Вот и государство решило на страх врагам трофей сохранить. А чтобы просто так территорию города не занимал, сделали из него вокзал. Вместо того, на который великий змей свалился и до основания разрушил, дёргаясь в агонии.

Нищее военное время, разруха и голод: любой ресурс в дело шёл.

Консервов из змеиного мяса тоже понаделали. В тогдашней неразберихе еду раскидали куда смогли, несколько вагонов с консервами попали к простецам, в сиротские приюты. Отчего после войны и взросло поколение злых и голодных магов, названное как Неизвестные братья.

А теперь за последними банками настоящая охота идёт, на аукционах если лот появляется — сметают сразу, круглого золота не щадя.

…Куней отвернулась от окна. Помнила она те времена, хоть и старалась забыть. Стая тогда голодала, рунные камни шли на вес жизней соплеменников. То ли дело сейчас? На червонец пару камней купить можно, даже не торгуясь.

Состав задёргался, лязгнул сцепками. Заскрипели тормоза.

Звякнули гранёные стаканы в подстаканниках на столе.

— …Наш поезд прибывает в город-герой Москва. Просим не оставлять вещи в вагоне, всё забытое в течение суток распределяется в сиротские приюты. Внимание! На вокзале проводятся мероприятия, просьба приготовить документы.

Мимо потянулись серые привокзальные конструкции. На мощных столбах, вырубленных из костей чудовища, положили полукруглые дуги распиленных рёбер. Сверху обтянули шкурой. Хватило аж на три линии перронов, остальные построили из железа и бетона.

— Опять волшебеи шалят, — проворчала седенькая старушка, соседка по купе, искоса приглядываясь к Куней. — Деточка, ты не из северных ли будешь?

— Нет, бабушка, из восточных. И не волшебейка вовсе, в наших краях их не водится.

— А чем-то похожа, деточка, — вздохнула надоедливая старушка и подслеповато сощурилась. — Был у меня знакомец из северных, точь-в-точь твоё лицо!

— Северные совсем другие, — хихикнула деточка и указательными пальцами провела вдоль лица, показывая свой острый, почти треугольный абрис. — У северных скулы широкие и подбородок мощный. И волосы белые, синие или с прозеленью, а не красные как у меня. Врал знакомец, не с Севера он.

— Значит, из ваших, говоришь?

— Да нет у нас волшебеев, бабушка. Не выживают, — и красноволосая девица хищно щёлкнула зубами. — Мы их съедаем!

— Ох, шалишь, деточка. Дело молодое, понимаю.

Поездвздрогнул раз, другой, и остановился. Захлопали двери в вагоне.

Схватив с полки тощую торбу с кожаными узорами и плетёными фенечками, Куней одёрнула короткую красную юбку, поправила зелёный топик, помахала старушке и распахнула купейную дверь

— Я не шалю, я правду говорю! — весело бросила напоследок и, напевая, протанцевала в коридор. — Не шалю! Не шалю!