Потому вместе с тем, как приближалось время нашей встречи с Лизой, я всё сильнее и сильнее нервничал, к шести часам вечера уже сидя на стуле за партой, как на разгорячённой сковороде, ёрзая и постоянно поглядывая на настенные часы кабинета. Не знаю, насколько точное время они показывали, но они были моим единственным ориентиром в этом пристанище бессмысленности и безумия.

Наконец наступило семь часов вечера, что по учебному расписанию означало конец занятий. А по субботам – начало краткосрочной свободы. Но Сержант всё никак не затыкался, продолжая читать нам вырезки из грёбаного справочника. В семь пятнадцать он соизволил произнести заветное:

– Конец учебных занятий, ублюдки! – но не успел я обрадоваться, как он добавил: – Вы сегодня были просто ужасны. Если раньше я думал, что из глины в ваших головах можно вылепить хоть что-то, то теперь я совершенно в этом не уверен. Да и не глина там, мать вашу, а навоз! Самый поганый навоз. Поэтому все сейчас идут в комнату для сна. Будем хотя бы просвещаться в том, как правильно родину любить!

Слова воспитателя вызвали шквал недовольного ропота, за что всех нас заставили сделать пресловутые теперь уже сорок отжиманий. После чего посадили вокруг грёбаного зомбоящика и запустили идиотскую программу, в которой пропагандисты наподобие ненавидимого мной со школьных занятий Дмитрия Войковича несли полнейшую ахинею с умными лицами. Забавное свойство пропаганды – ты можешь верить ей, даже обладая критическим мышлением, но когда они скажут полнейшую чушь, никак не вяжущуюся с реальностью, то разрушится разом всё. Словно у арочного валунного моста, выполненного в технике «архивольт», вырывается ключ-камень. И доверие уже не вернётся. К сожалению, не все способны отметить для себя и схватиться за такой «спасательный круг», чтобы оставаться мыслящим человеком, а не зомби с промытыми мозгами. Так в гитлеровской Германии верили, что евреи пьют кровь младенцев, заедая её их плотью… да и в Российской империи были прецеденты, например, так называемое «Дело Бейлиса», когда первого попавшегося еврея обвинили в ритуальном убийстве подростка Андрея Ющинского посредством нанесения сорока семи колотых ран. Через два года Бейлиса оправдали, хоть совершившего это ужасное преступление так и не нашли. Тем не менее распространяемая черносотенными организациями информация за эти два года привела к еврейским погромам во многих городах империи. Но так устроен человек, он склонен к доверию, особенно из «авторитетных» источников, чья авторитетность вбивается ему в голову с малого возраста.

Стрелки настенных часов уже переползли через отметку в восемь часов вечера. От напряжения меня всего била дрожь. Что, если Лиза сейчас уедет? Придёт ли тогда в следующую субботу? А если решит, что в это время нас больше не отпускают? И что, если на самом деле нас больше не будут оставлять самих по себе по вечерам субботы…

Лишь в восемь сорок этот грёбаный урод объявил о свободном времени до десяти часов вечера. Явно довольный собой, он удалился в свою отдельную спальную комнату, напевая какой-то весёлый мотивчик под нос. Как же мне хотелось придушить его! Я, не надевая уличной одежды, несмотря на то что за окном была поздняя осень, бросился из здания детского дома и, как только очутился на улице, стремглав понёсся к условленному месту у забора. Я молился о том, чтобы Лиза была там. Не зная кому, наверное, всему мирозданию в целом, но это было моё единственное желание, ради его исполнения я готов был бы пожертвовать чем угодно.

Приблизившись к забору, я схватился за его железные перекладины, вглядываясь в темноту, царящую за ним. Моё сердце неистово билось, всё ещё полное надежды, что Лиза каким-то чудом дождалась меня… Но я не видел её.

– Лиза… я здесь, Лиза… – тогда тихонько позвал я, решив, что это единственная возможность убедиться наверняка.

– Я здесь, Артём, – Лиза испуганно вышла из-за дерева, за которым, судя по всему, на всякий случай пряталась. – Я боялась, что нас раскрыли, потому тебя не выпускают… Ждала, что вот-вот нагрянут…

– Ты дождалась, – сумел лишь выговорить я. – Прости меня, зайчонок. Там новая реформа, они теперь хотят из нас полицейских делать, ну и этот идиот совсем в исступление ушёл, новую программу учебную выдумал…

– Ничего страшного, я всё понимаю.

Протянув руки, я взял её ладони в свои. Мне так хотелось перемахнуть через забор, чтобы обнять Лизу по-настоящему, прижать к себе крепко-крепко. Но это было слишком опасно. Мне было плевать на себя, но я не мог позволить себе подвергать опасности Лизу.

– Ты весь дрожишь, может быть, лучше сбегаешь за курткой? Я подожду.

– Всё нормально, правда. Всё нормально, – стараясь не отбивать чечётку зубами, поспешил заверить её я. Так как знал, что в девять двадцать отходил автобус, на который Лизе нужно железно успеть, чтобы не слишком поздно ночью вернуться домой.

– Я принесла тебе книгу Бена Элтона «Два брата»… Обложку на всякий случай оторвала, вашему психованному воспитателю она бы точно не понравилась, – произнесла Лиза, протягивая мне сквозь прутья объёмную книгу с плотными белыми страницами. В последние пару месяцев она передавала мне произведения современных, в том числе и зарубежных авторов, которых в библиотеке детского дома было просто-напросто не найти.

– Что бы я без тебя делал, – улыбнулся я, проведя рукой по теперь уже непривычно крупному и такому яркому шрифту текста. – Спасибо тебе огромное…

В итоге мы проговорили всего двадцать минут. Но это было лучшее время за всю очередную проведённую мной в этом детском доме неделю. И я с нетерпением ждал следующей субботы. Жил лишь одним этим ожиданием.

Пятница, 2 дня до…Утро

Широкими размашистыми шагами Леонтий Керчев метался из угла в угол по своему кабинету, сцепив руки за спиной и грозно, сосредоточенно нахмурившись. Его глаза, казалось, вот-вот начнут метать во все стороны молнии. Шторы колыхались под резкими порывами ветра из настежь раскрытого окна. Со стены из-за массивного тёмного дубового стола на входную дверь строго взирал портрет нынешнего президента России – высотой минимум в полтора человеческих роста, как и было положено по уставу. В углу по правую сторону от стола размещался громоздкий шкаф со стеклянной дверью, его полки снизу доверху были забиты папками с документами и справочниками, покрытыми слоем пыли. Помимо этого, в кабинете находились два стула по разные стороны стола: разумеется, под самим портретом, высокий, офисный, обитый кожей, напротив же хоть и явно недешёвый, но довольно грубый деревянный стул с единственным декором – кожаной спинкой. А также небольшой диванчик, на котором Керчев, бывало, отдыхал, закинув ногу на ногу и пуская в потолок столпы выдыхаемого от сигареты дыма.