Шрифт:
Счастливо будем жить!
(Песни из сборника В. Н. Гартевельда «Песни каторги»)
Глава 5
Из ведра с водой на меня смотрело отражение усталой рожи весьма подозрительного вида.
Нечесаные и немытые патлы, уже начавшая кудрявиться неряшливая бородка, ну вылитый бомжара.
Так-то я на мордаху пригож и фигурой весьма справен, хоть в сериалах снимайся, но…
Черт, да много этих «но», очень много.
– Твою мать… – я вслух ругнулся, сел на траву и с наслаждением пошевелил пальцами босых ног.
Гребаные сапоги! Гребаные портянки! К счастью, заворачивать я их умею. Ну… почти умею.
Но, увы, со своими туфлями пришлось безжалостно расстаться. И с брюками. С рубашкой тоже и даже с трусами. Слишком уж моя одежда отличается от нынешней моды. И фасоном и материалами. А трусы вовсе не носят. Как не спалился – бог весть. Помогло то, что во время пожара изгваздался в саже, как черт-истопник, а потом ссудили шинелькой, которой прикрывался. А окончательно выручил врач – наградил за труды праведные застиранной рубахой косовороткой, потертым пиджаком, штанами и сильно ношенными, потрескавшимися сапогами. Про картуз и бельишко забыл сказать, оные мне тоже предоставили. Так что из моего сейчас на мне ровно ничего нет. А бумажник с правами и карточками куда-то исчез еще во время пожара.
Черт, если бы кто-то меня предупредил о таком повороте судьбы, никогда не поверил бы. А может и по морде дал доброхоту.
Но случилось то что случилось, теперь я Семен Семенович Георгиев, разночинец, студент-историк, а вокруг матушка Сибирь во всем ее великолепии, де еще самого настоящего девятнадцатого века. И вдобавок ко всему, я теперь помощник фельдшера каторжного этапа, следующего в Усть-Кут. Вот, сидят, бедолаги в казенной робе, кандалах и с бритыми наполовину головами.
Первое время кручинился так, что впору вздернуться было, но потом немного пообвыкся. Выживать-то как-то надо? Вот и выживаю как могу. А точнее, плыву по течению.
– Батюшка…
Я поднял глаза и увидел перед собой, босую, сильно сутулую женщину в линялой юбке и кофточке. Честно говоря, я сначала подумал, что это дремучая старуха, но потом разглядел, что она вряд ли старше тридцати лет, просто сильно измождена.
С этапом шло много вольнопоселенцев, скорее всего, она была из их числа.
– Батюшка… – женщина всхлипнула и согнулась в поклоне, держа руки у груди. – Можыть поможешь, молю благодетеля! Грят, фершал ты…
Если честно, мне сразу захотелось свалить куда подальше, потому что меня фельдшер как из козьей жопы дудка. Но пришлось соответствовать, назвался груздем – полезай в кузов.
– Что случилось?
– Фетка мой! – зачастила баба. – Мальчонка! Напасть с ним приключилась…
– Какая напасть?
– Онемел, вот те крест! – женщина с выпученными глазами широко перекрестилась. – Рота не зарывает, токмо мычит! Вот же лихо! Помоги, молим, а мы уж расстараемся, отблагодарим.
«Ну что за напасть?..» – вздохнул я про себя и пошел за бабой к телегам поселенцев.
А когда увидел мальчонку, сильно озадачился. Он действительно не закрывал рот, трясся всем телом и тихонечко подвывал.
– Что с тобой случилось?
– Ауу-ооо…
– Иди ко мне, посмотрю.
– Неауу-у… – мальчик начал еще сильней дрожать.
– Ну? – я обернулся к бабе.
Но она только перепугано затрясла головой.
– Бегали оне! – быстро наябедничала голенастая, белобрысая девчонка. – Фетка с Ванькой, да Провка с Манькой, да мной. А Ванька пужать стал, мол медведка в кустах, а Фетка спужался, заревел да побежал, а потом рот закрыть не смог. Вот так!
Я примерно понял, что случилось, но сильно растерялся. Скорее всего, пацан с перепуга просто вывихнул челюсть. В каком-то фильме я видел, как вправляют такое, но банально боялся приступить к делу.
Пока думал, из-за телеги неожиданно появился косматый плюгавый мужичок в драной рубахе до колен и с размаху отвесил девчонке подзатыльник.
Девочка взвизгнула и убежала, а плюгавый замахал руками и заорал, брызгая слюной.
– А неча тут! Не дам ничего! Нет и все, сказал. Нет у нас ничего. Ишь что удумала лярва! По миру пустить хочешь? Бог дал бог взял…
Баба упала на колени и попыталась обнять его за ноги, но мужичок грубо отпихнул ее ногой.
– Иди отсель, фершал! Даст Бог оклемается, а не оклемается, нового спроворим… – он глумливо ощерился, показывая черные пеньки гнилых зубов.
Я оторопел. Сначала хотел просто дать плюгавому по морде, я могу, при желании, но, из врожденной интеллигентности, как всегда, замешкался.
Вот не так я представлял девятнадцатый век. Совсем не так. Где, мать их галантные кавалеры, дамы в кринолинах и шляпках, зажиточные крестьяне с добрыми мордами и вся остальная посконная, скрепная благодать? Откуда взялось это сплошное невежество и дремучесть?
Пока думал, появился мой верный соратник Ефим. Прошелестел в воздухе размашистый удар, раздался глухой стук и мужичок улетел под телегу.