А на следующий день автобус повёз нас в Шишкинскую писаницу, где сохранились многочисленные петроглифы и наскальные рисунки эпохи древности и средневековья. На обратном пути по плану у нас было посещение Собора Воскресения Христова. Красивый, патриархальный и многоглавый, он вызвал у нас желание побыстрее оказаться снаружи. Тёмные помещения и скорбные лики святых скорее подавляли, чем вдохновляли.

Вот сейчас я и прикидываю наше приблизительное расположение. Скоро стемнеет и пора выдвигаться. Наша кобыла отдохнула, но на ночь глядя не горела желанием поработать. Приходилось нам вести её в поводу по тёмной дороге. Благо, ночью никто из встречных нам не попадался.

Мне кажется, что мой мозг был занят задачей выживания в новых условиях и все ресурсы организма направлял на это. Мир был плоским и серым, а тут будто не мытое годами грязное стекло помыли водой. Картинка заиграла объёмными яркими красками.

Ефим понукает кобылу, называя её не иначе как «холера ясна». А я сижу позади и смотрю, как неторопливо убегает назад дорога. Она как бы разрезает лес пополам. В промежутке между высокими деревьями пылает буйство красок. Это заходящее солнце причудливо раскрасило перистые облака в самые невероятные цвета. Остывающий после жаркого дня лес благоухает. Смолистый запах хвойных деревьев переплетается с ароматом луговых трав. Пернатая живность и насекомые ещё суетятся, но это уже подготовка ко сну. Я обожаю это время суток в летнем лесу.

– Семён, слышь, чо скажу. Надо нам от кобылы избавляться. Больно приметная она. Тавро на ней, сразу выпасут.

Я убедился, что на левом бедре лошади имеется припалина с цифрами. М-да, а куда нам без лошадки-то? Мне казалось, что таврили только армейских верховых лошадей. Пока перемещаемся по ночам под светом луны – ещё куда ни шло. А днём опасно, за конокрадство сейчас суровые меры.

Через день мы уже осмелели и передвигались по тракту в светлое время суток. От встреченного крестьянина узнали, что съезд на дорогу до Качуга через тридцать вёрст. И, насколько я помню, до Верхоленска там чутка поменее будет.

Ефим, чертяка, уговорил сегодня пораньше тормознуть. Уж больно надоело варево из крупы и сала. Мой Пятница умыкнул у обозников и припрятал в телеге мешок с продуктами. Там был здоровенный кус солёного сала, крупы, несколько луковиц и мешочек с солью. Вот из этого немудрёного припаса мы и варили себе кулеш. Готовили вечером, его же доедали утром. Задолбало это варево сил нет, поэтому я и согласился на охоту.

Ефима не было часа три, уже в сумерках вернулся весь грязный. Но притащил пару жирных уток. Сейчас ранняя осень, и птица нагуляла жирок. Пока он потрошил наш ужин, я развёл костёр. В этот вечер мы пировали, хлеба нет, соль заканчивается, крупа тоже. Овощей нема, зато нежное мясо птицы утолило наши потребности. А потом, мы согрели кипяток и заварили лесные травки вместо чая. Очень даже недурственно пошло.

А вот утро не задалось. Пока Ефим разогревал остатки вчерашнего, я решил прогуляться до ветра. Не люблю в этом деле свидетелей, предпочитаю забраться повыше и насладиться одиночеством с роскошным видом.

Сначала я унюхал странный запашок, а потом вышел прямо на тело мёртвого человека. Не знаю кем он был по жизни. Охотником, старателем или просто сельчанином. Но точно не каторжанином. Это видно по добротной, крепкой одежде. Я не собираюсь шевелить тело, мне противно. Трудно сказать, что тут произошло. Но мне кажется, что мужчина пострадал от дикого зверя. По крайней мере, его голова сильно изуродована.

– Не, Семён. Это зверь его потом погрыз, может росомаха. Следов убийства нету, – мой подельник не такой щепетильный как я, перевернул труп и рассмотрел подробности.

Чуть в стороне валялись ружьё и попорченный вещевой мешок.

– Может, ногу сломал или просто хворый был, иди знай, все под богом ходим. А это лиса, наверное, прогрызла, – Ефим просунул кулак в прореху мешка. – Видать, что съестное учуяла.

Так, в мешке остался мешочек с солью, патроны к ружью, моток грубых нитки с цыганской иголкой и приятно пахнущий свёрток с травкой. Хм, похоже на чай. А вот это весьма кстати, задолбало пить травяной взвар. Так хочется нормального чайку.

– Ладно, Ефим, пора трогать, нам нужно подальше уйти от Покровского.

Реакция попутчика меня поразила.

– Да ты что? Хочешь его так бросить? Это не по-божески, оставить православного без упокоения, – Фима оголил шею покойника, выпростав простой оловянный крестик на кожаном шнурке.

Вот же эти религиозные предрассудки, мы же вроде как в бегах. Мне не улыбается зависнуть тут надолго. Тем более у нас и лопаты то нет. На этапе была естественная убыль в людях. Меня трижды звали засвидетельствовать смерть каторжников. Один ногу поранил и довёл дело до сепсиса. Другой сгорел от лихоманки, третий похоже загнулся от туберкулёза, сильно кашлял кровью. Так те трупы мы не бросали вдоль дороги, довозили до этапа и там хоронили на погосте с батюшкой. А нет, так и сами читали заупокойную. Так-то смерть «подшефных», за них отчитываться надо, а это совсем левый мужик.

Ну а что я скажу – нет? Тогда Ефим решит, что я сатанист. Что в эту кучерявую башку придёт? Сейчас все помешаны на религии. Пришлось помогать ему копать имеющейся доской яму. А когда уже решили, что полметра для покойника вполне хватит, раздался ужасный звук. Я не сразу обратил внимание на тревожное ржание лошади, но никогда не слышал, чтобы домашнее животное так хрипело.

Мы оба застыли на мгновение, а потом ломанулись к телеге. Телега с ней так и осталась недалеко от дороги, на поляне, где мы ночевали.