«Забавно, — мелькнула у Эскобара мысль. — В той жизни я бы вряд ли обращал на такие мелочи внимание. А теперь, когда я помню — обращаю».

Неудивительно. Вспомнилось, как он впервые осознал свою сербскую часть. Горан… Так его звали в другой жизни. Непростой мужик. Отлично учился, а потом в его жизнь пришла война. Собственно, воевал он с шестнадцати: сначала в Боснии, потом уже непосредственно в Югославии. Уехавший в Россию в двухтысячном, когда потерял на родине всё: семью, друзей, дом. Почему туда? Потому что Европа или Штаты были не для него. Не после того, что они сделали с его жизнью…

В России было, конечно, непросто, но он справился. Любознательный, с отличной памятью и очень харизматичный, он построил более чем успешный бизнес, нашел новую любовь и новых друзей. Создал большую и дружную семью… которую потерял в двадцать втором. Это его почти сломало и следующие годы он, зрелый мужик, непрерывно воевал, пытаясь картинами фронтового ада заместить в душе жуткую и страшную черноту, касаться которой хотелось как можно и меньше — но и больше одновременно. Сколько людей тогда умерло от его руки? Он не считал…

Настроение немедленно испортилось, щелчком. Боль от тех потерь вдруг дополнилась болью от уже случившейся потери в его собственной, Пабло Эскобара, жизни. Он больше никогда не увидит свою дочь. Её нет, её не существует — она родилась в восемьдесят четвертом. Нет и не будет. Может будет другая дочь, но она не будет его Мануэлой, которую он любил больше всего на свете.

Ради его девочки он был готов на всё. Но теперь он здесь, а она нет. И нет даже могилы. Да что там могилы — нет фотографии или портрета, отчего становилось ещё больнее. Он старался об этом не думать и недавно с ужасом осознал, что её образ в голове смазывается. Тогда это казалось катастрофой, хотя теперь он не был в этом так уверен. Потому что может быть попозже станет легче? Пока не становилось: стоило ему об этом подумать, как душа болела как в первый день, когда он осознал эту грустную реальность.

— Пабло, я думаю, нам надо поговорить, — остановившись напротив него, негромко произнесла Мария, отвлекая мужа от болезненных воспоминаний, накативших на него, как всегда, не вовремя.

Она, если честно, жутко трусила. Муж всегда, с самого их знакомства, был для нее стержнем, чем-то незыблемым и непоколебимым. Их любовь для неё была тем, от чего она не отказалась бы ни при каких условиях. И сейчас она боялась этого разговора. Боялась узнать что-то, что лишит её этого островка спокойствия и безмятежности где-то глубоко внутри. Но и не разговаривать она больше не могла, потому что ей нужна была хоть какая-то определённость. Мария должна была понять, что происходит с её мужем. Вот только увидев этот ушедший в себя взгляд, наполненный какой-то неизбывной печалью, она не едва не потеряла ту малюсенькую уверенность, которую с таким трудом собрала.

— Я знаю, любимая, — ответил Пабло неожиданно хриплым голосом. — Давай поговорим.

— Это…хорошо, — неуверенно начала Мария, в панике вдруг осознавая, что все её заготовки под их серьезную беседу бесследно испарились из головы. — Я…

— Я догадываюсь, что ты хочешь обсудить. То, что произошло полгода — или сколько там — назад. И то, как я после этого изменился, — Эскобар грустно улыбнулся. — Что это было, почему…

— Ну, да, наверное…

— Дня не проходит, чтобы я не спросил об этом Господа Бога нашего. Или Пресвятую Марию. Каждую ночь, перед сном я думаю, что это. Почему я? Зачем? В чем смысл?

Иногда я думаю, что это — благословение. Но чаще, конечно, что это наказание. Факт в том, что я не знаю, ибо пути Его неисповедимы. Какой у него план, зачем он это сделал, и есть ли в этом хоть какая-нибудь идея, кроме бесконечной боли.

Мария, смотря на говорящего мужа, вдруг поняла, что он разговаривает скорее с собой, чем с ней. Несмело подойдя к супругу, она с любовью посмотрела ему в лицо, а затем неловко обняла, присев на колени.

— Ты не понимаешь, о чем идёт речь. Но факт в том, что в тот день Он открыл мне много нового. Много прекрасного, много обычного, — Пабло помолчал, с шумом втянув воздух сквозь стиснутые зубы. — И, конечно, много страшного. И болезненного. Очень.

Эскобар замолчал, откинувшись в кресле и смотря на звёзды. Молчал он долго, минут пять, пожалуй, гладя прижавшуюся супругу по голове. Неудобная поза, от которой затекала шея, была сущей мелочью на фоне того, что она получила возможность хоть чуточку больше понять любимого. Поэтому Мария тоже молчала, боясь спугнуть то настроение, что позволяло её Пабло делиться внутренними переживаниями.

— Знаешь, есть такая теория, что Вселенная на самом деле бесконечна. И, более того, многомерна. И что есть бесчисленное количество каждого из нас. Где-то идентичных, где-то отличающихся на чуть-чуть. Милостью Создателя, что-то из этих миров, наверное, может попасть сюда, к нам. В виде информации — ведь никто на самом деле не знает, что это такое и как работает. Какой-нибудь там многомерно-спутанный квант или что-нибудь такое же наукообразное и не имеющее никакого практического смысла умствование… Но чем больше мы узнаем о Вселенной, тем больше вопросов у нас возникает. Почему нет?

Эскобар наклонился и поднял жену. Прижал её к груди, поцеловав в макушку.

— Главное, что ты должна знать, родная: я тебя люблю. Чтобы не произошло, помни об этом. Никого и ничего я не люблю больше, чем тебя.

— Я тебе верю, querido, — прошептала Мария. — Я тебя тоже люблю.

И оба замолчали, крепко обнявшись в неудобном для двоих кресле.

— Скажи, — парой минут спустя вновь спросила девушка. — Что Он тебе открыл? Будущее?

Вместо ответа, Пабло еще крепче прижал к себе жену, и на незнакомом ей языке произнес: